Разговоры о Циммермане

"Хроники. Том I", Боб Дилан

«Аттила и Его Гунны» старались причинить сильный телесный ущерб «Сенату и Народу Рима»… Обе группы сидели на спидах и теперь завели весьма интеллектуальную дискуссию касаемо смысла некоего текста песни Дилана…»
— Роберт Энтон Уилсон, Роберт Ши. Иллюминатус! 1975, стр. 578

Времена поменялись. Больше никто никому не причиняет телесного ущерба из-за своеобразно понятых строчек. Слова вообще перестали иметь значение в наш век всеобщей грамотности. Значения, собственно, они тоже перестали иметь. Все поломалось. Но странная штука: закрылся гештальт — Боб Дилан приехал в Россию, — и вот опять… утром, лежа на диване, говорим о Циммермане.

Да еще как говорим. Стенающие страдальцы: «…сет-лист выглядел так, будто маэстро вообще не в курсе, где он выступает и перед кем. Или ему искренне и глубоко наплевать…», — видимо, уже никогда не поймут собственной глупости и нелепости. Страна, до сих пор рождающая столь быстрых разумом Невтонов, можно сказать, безнадежна: даже программа «Ворд» предлагает мне заменить фамилию «Дилан» на предсказуемый «диван» или какого-то неочевидного «Билана» (я еще понимаю — мебель, но откуда куску железа знать про «Евровидение»?). Знал бы Дилан, что приехал к тем, кто считает себя вправе чего-то от него требовать, мы бы ждали его приезда до подъема мацы… Но, к счастью для нас, — и в этом парадокс — Дилан знает, что все мы ничем не лучше критика российской премьер-газеты. Дилан все это видел не раз. А мы его таки дождались. Думали — не доживем. Многие и не дожили.

Чего там действительно разговаривать? Питерское радио не так уж далеко от истины. У нас просто не хватит жизненного опыта говорить о Бобе Дилане. Потому что говорить о нем — это рассказывать о себе. В отличие от других культовых фигур, таких разговоров, в общем, не очень заслуживающих (сколько фигур этих было и еще будет?), Дилана можно лишь пропускать через себя, через свою биографию. Говорить только о себе на фоне Дилана. Интересно может получиться. Родился, например, когда он записал уже вторую пластинку — «The Freewheelin' Bob Dylan». В школу пошел — это «Self Portrait». Поступил в университет и расстался с комсомолом в год Московской олимпиады, а у него вышел «Saved». Начал более-менее самостоятельную жизнь — это уже «Empire Burlesque». Офигеть, да? Мы тут жили, а он там — был. Был и есть всегда — так уж нам повезло, если вдуматься. Жить параллельно Дилану. От этого осознания временами становилось как-то легче. Все менялось, а он оставался. Был, есть и никуда не денется. Каково при этом постоянстве было ему самому — см. «Хроники, том I». Нам же только сейчас приходит в голову оглянуться — бли-ин, а ведь не так много времени прошло. Ну плюс-минус полвека, подумаешь… Кто разбирается в таких знаках, тот поймет.

Что он вообще сделал, этот ваш Шабтай Цизель Бен Аврахам, потомок литовско-одесско-турецких евреев с берегов озера Верхнее? Поменял метафору рока, парадигму поэзии и творчества вообще, заставил иначе воспринимать звучащее слово? Вообще любое слово? Раскрасил мир иными красками? Создал Вселенную? Всего-то?

"Ты меня на борт возьми в волхвов круговорот
С меня все страсти рвет, курок под пальцем врет
А оттиск стоп истерт, лишь башмаки мои
Подвластны странствиям
Но я готов идти, исчезнуть тоже я готов
Средь пирровых пиров, зачаруй меня — и словно
Кану в этом танце я

Хоть услышишь: смех кружит безумным солнцем у виска
Его цель невелика, ведь он ударился в бега
Ну а кроме неба — никаких заборов
А если смутный гомон рифм почуешь за собой
То под тамбурина бой клоун драный и худой —
Не морочься ерундой — он догонит эту тень
Еще не скоро"

Это сейчас критик Андрей Бурлака может говорить, что «весь русский рок вырос практически из восхищения перед Бобом Диланом». А ведь страшно себе представить, что было в головах соотечественников, когда он только запел… «Что такое "гутнэнни"? — начинается энциклопедическое послесловие к сборнику «Гитары в бою: песни американских народных певцов» в переводе С. Болотина и Т. Сикорской под редакцией М. Зенкевича, издательство «Прогресс», 1968 год (к этому времени, как мы помним, уже вышла половина классических альбомов Дилана, а советские танки ездили где ни попадя), тираж не указан, ц. 52 коп., — этого слова еще нет в словарях, но в Америке сегодня оно уже получило широкую известность... Боб Дилан — один из самых талантливых народных певцов, создавший много боевых песен протеста. Лучшие из них — "На крыльях ветра" и "Хэтти Кэролл"».

Года летят, у Дилана выходит «Desire», а у нас идет концерт… Еще один прекрасный артефакт ушедшей эпохи — сборник издательства «Молодая гвардия» из серии «Тебе в дорогу, романтик». Называется «Голоса Америки: из народного творчества США (баллады, легенды, сказки, притчи, песни, стихи)». Составители Л. Переверзев, Ю. Хазанов, научная редакция Т. Голенпольского. 1976 год, тираж 150 000, ц. 88 коп. Там в предисловии некто Сергей Лосев рассказывает невыездным (по малолетству, не иначе) будущим русским рокерам, как «за годы пребывания в США мне не раз случалось быть очевидцем необычайного воздействия песен протеста на американскую молодежь... когда перед полумиллионным людским наводнением вместе с Мартином Лютером Кингом и доктором Споком выступали Пит Сигер и другие народные певцы, неся в народ всеуничтожающий заряд ненависти к несправедливости и попыткам подавить там народно-освободительное движение». Дальше тоже много чудес, но нас, понятно, интересует Дилан. Бедную «Хэтти Кэрролл» в это издание не взяли (видимо, недостаточно укрепляла дружбу народов, которая постулировалась в издательской аннотации), но «На крыльях ветра» присутствует, куда ж без них лететь. Она дополнена текстом «Времена-то меняются» (это та, где бессмысленное и беспощадное «Люди, сходитесь, куда б ни брели», — многие помнят) в примерном изложении А. Буравского:

"Мы сделали выбор,
Никто не тужит.
А тот, кто плетется,
Потом побежит.
И в прошлое канет
Теперешний год.
Весь строй расползается!
Кто первый сегодня, последним пойдет.
Времена-то меняются!"

Самое умопомрачительное, конечно, — музыковедческий анализ безымянного автора. Смиритесь с длинной цитатой — у нас эпоха на фоне портрета или как?

«Подъем борьбы за гражданские права, активные выступления молодежи и движение американских женщин за подлинное равенство с мужчинами требовали новых форм эмоционального выражения в искусстве. Эти формы были различны. В музыке такая форма была найдена готовой — ею оказался ритм-энд-блюз. Этот вокально-инструментальный жанр городской негритянской музыки представлял собой эволюцию традиционного блюза, который исполнялся теперь в сопровождении небольшого ансамбля, где главными инструментами были электрогитара и саксофон. К середине 50-х годов ритм-энд-блюз начали исполнять многие белые певцы и ансамбли. Тогда же белый вариант ритм-энд-блюза стали именовать "биг-бит" (буквально "большой удар") или "рок-н-ролл". Первые триумфы рок-музыки отличались исключительно бурным, даже скандальным характером. С художественной точки зрения ранний рок-н-ролл был крайне примитивен. Его ошеломляющий успех объяснялся не столько эстетическими, сколько социально-психологическими причинами. Соучастие в своеобразном музыкальном ритуале явилось разрядкой того невыносимого напряжения, которое скопилось в миллионах мальчишек и девчонок, выраставших в тени атомной бомбы, "холодной войны" и всеобщей подозрительности...»

Ну и так далее. Плавно переходим к объекту наших изысканий. Жизнь Дилана теперь предстает куда более красочной и увлекательной, чем в 68-м. Представьте, что в альтернативной реальности они так и живут. И Боб Дилан стал нам заместо Дина Рида.

«Слова, однако, играли важную роль в песнях Боба Дилана. В детстве Боб (его настоящее имя и фамилия Роберт Циммерман) жил со своими родителями, среднеобеспеченными людьми без особых запросов, в захолустном шахтерском городке Хиббинг, штат Миннесота. Больше всего он любил поэзию; случайная встреча со старым негром, уличным певцом, дала ему первые уроки игры на гитаре и во многом предопределила его будущую судьбу. С этого момента он стал не только декламировать, но и распевать свои стихи, написанные в подражание валлийскому поэту Дилану Томасу, чье имя он впоследствии избрал своим артистическим псевдонимом. [Заметим в скобках, что этот живучий миф — о происхождении «Дилана» — потом развенчивался неоднократно и будет развенчан еще; как и, например, легенда о том, что на Ньюпортском фолк-фестивале в 1965 г. Дилана освистали за то, что переключился на электричество. — М.Н.] Имя Боба Дилана в 60-е годы было неотделимо от студенческих митингов и дискуссий о социальных реформах, от маршей свободы в защиту прав меньшинств, от массовых демонстраций с требованием мира в Юго-Восточной Азии. В 1963 году всеобщую известность получает песня Дилана "На крыльях ветра", призывающая не закрывать глаза на то, что творится вокруг. Не ограничиваясь обращением к одному только чувству сострадания, он прямо указывал на источник бедствия миллионов в песне "Мастера войны", а в песне "Времена-то меняются" Боб Дилан бросал открытый вызов благополучной Америке. Вместе с тем, в долгоиграющей пластинке "Другая сторона Боба Дилана" он предстает тонким мастером психологического анализа, исследующим сокровенные тайники души. В середине 60-х годов своими выступлениями в составе инструментального ансамбля он закладывает новое направление в американской молодежной музыке — так называемый фолк-рок. Это направление было продолжено в Англии группой "Битлз". На первых порах она ориентировалась преимущественно на негритянских народных исполнителей стиля ритм-энд-блюз...»

Вот так вот мы росли на нем — росли и выросли на своих задворках «империи бурлеска». Слушали-то его не то чтобы запоем — так, припадали временами, отпивали по глотку. Он не был здесь культурообразующей величиной, как в остальном мире середины прошлого века, — и мешал не только языковой барьер. Скорее метафорический — ну и общекультурный. Если дилановеды 40 лет не могут расшифровать некоторые песни из тех, что познаменитее, да и доныне спорят, какие строчки Дилан слямзил у Генри Тимрода или Овидия, что говорить о тогдашних школьниках, которые владели английским «в рамках программы» и слыхом не слыхали об Элиоте. Нельзя сказать, что на Дилана медитировали так же, как на музыку группы «Pink Floyd». Голос противный, хором не очень споешь, и девчонкам не нравится. Он даже не был простым и доступным жизнерадостным дебилом из Ливерпуля. Дилан был умный — иногда чересчур. Наверное, первый человек с гитарой, который не стеснялся этот свой ум показывать. И потом его место в самом деле так тщился занять один ленинградский прикладной математик — только этот заимствовал как-то неумело и неизящно. Да и «дважды нельзя в ту же самую реку — можно тысячу раз мордой об лед». Прав музыкальный критик Бурлака — на том и стоим, голубые воришки.

"А в ларьках и на вокзалах
Людям разговоров мало —
Малюют стены мелом
Твердят, что на устах у всех
О будущем лепечут
Любовь моя неслышно шепчет:
Любой провал успеха крепче
А провал — так он и вовсе не успех"

Что изменилось, спрашивается? Помните, что сказал его альтер-эго Джек Фейт в фильме Лэрри Чарлза «Masked and Anonymous»: «Все раздал сукиным сынам, которые даже принять ничего не смогли». Дилан — он же, согласно замаскированной и анонимной концепции фильма, Сергей Петров — ведь не зря сочинил этот фильм, где трагедия настолько растворена в самоиронии, что прокатчики зовут его комедией. Переизобретая себя в десятитысячный раз, Боб Дилан не может не понимать, что натворил. Он ведь для миллионов уже не просто человек — он как сила природы. Стихия. Общественный институт в одном лице. О нем опубликованы сотни томов описательной аналитики, и наука диланология перестала восприниматься в ироническом ключе — теперь это достаточно академическая область прикладной культурологии и литературоведения. Еще во времена «Infidels» я выписывал в университетскую библиотеку по МБА — это «межбиблиотечный абонемент», мои маленькие деловые читатели, а не «магистратура бизнес-администрирования» — редкие книжки, оказавшиеся в России, и конспектировал их истово в читальном зале, толковал, как записной талмудист… И где они теперь, эти конспекты?

Магнетизм Дилана, наверное, пёр из самого факта его существования. Дилана же можно и не слушать — отрадно помнить, что он просто где-то есть. Ведь того, кто создал Вселенную, думаете, просто нельзя по имени называть — и только? Да нет, это всего-навсего стилистически избыточно, правило хорошего тона, закрепленное веками. К чему трепать имя, если каждый и так его знает. И вся история Роберта Аллена Циммермана — пожалуй, вполне ветхозаветная история вечного преодоления порогов: старался доказать что-то себе и миру, задирал планку, шагал дальше и выше, пробовал все смелее, старался выжить и сохранить себя, заново отращивал крылья и панцирь… Очень еврейская, если вдуматься. Очень человеческая. Подчеркнуто межконфессионный, сам себе религия, Дилан и в новом тысячелетии в очередной раз переступил черту, ушел за грань нового мифа — а мы до сих пор жалуемся и плачем, что история больше не творится у нас на глазах. Вот же она — история. Бобу Дилану всего 67 [на момент написания этого текста; сейчас, понятно, всего 74]. Хотя, как сказал в том же фильме невезучий культуртрегер Дядюшка Дорогуша: «Он может ничего уже и не делать. Он легенда. Иисус тоже дважды по водам не ходил, чтобы до всех дошло».

Это давний уважаемый спорт политических и религиозных движений — притягивать к себе Дилана, связывать его с христианством, сионизмом, «Лигой защиты евреев» или движением «Хабад Любавич». А вы прислушайтесь опять к Джеку Фейту:

«Я всегда был певцом — может, и только. Иногда недостаточно понимать, что слова означают, иногда мы должны еще знать, чего они не значат. Вроде как: что значит не знать, на что способен человек, которого любишь. Все распадается — особенно весь этот аккуратный порядок правил и законов. Наш взгляд на мир — он и есть то, что мы есть. Посмотрите на этот мир из красивого садика — и все покажется веселеньким. А заберитесь повыше — и вам откроются грабеж и убийство. Истина и красота — в глазу смотрящего. Я давно уже бросил пытаться все вычислить».

Он просто творит свою непостижимую вселенную, как делал это много лет. Мы можем сходить туда в гости, даже вписаться в нее — или не вписаться, как, по большей части, и происходит. В «Masked and Anonymous» Пенелопе Крус все объяснила Папе Римскому и Махатме Ганди: «Обожаю его песни, потому что они не точные. Они совершенно открыты для толкований». Как лучшие книги, написанные людьми и богами. Как и вся наша непостижимая вселенная.

И вот мы дожили до концерта на питерском катке. На гитаре Дилан уже не играет — видимо, совсем не с руки. Берет какие-то основные аккорды на клавишных, поет, по всей видимости, басисту и барабанщику лично. Все его сценическое шоу — пару раз повести плечами да ухмыльнуться, словно какой-то Дуремар из луизианских болот. Болотным духом веяло порой и от звука, на который его когда-то подсадил не иначе как Даниэль Лануа. Группа звучала либо так, влажно и тягуче, либо сухо, по-техасски — но все равно в этом был южный блюз-рок. Грамотная публика, выходя с катка, критически замечала, что «Дилан все переаранжировал». Какая ерунда! Дилан вообще ни один концерт не играет и уж тем паче не поет так же, как предыдущий, — это все издавна знают. Потому что каждый концерт для него — по-прежнему отдельный акт творения.

"— Ты понимаешь, о чем эта песня?
— Ну да. Про то, как попасть на небо.
— Нет, она вовсе не о том… Она про то, как творить добро, манипулируя силами зла…"

На сцене рубился оживший архетип — чуть ли не «Братья Блюз», мне даже в какой-то момент помстилось, что за дублирующими клавишными стоит Элвуд. И сидел Боб Дилан — в этом своем мундирчике и «стетсоне». Подчеркнуто не обращал на нас внимания. Я бы — честно — испугался, если б обратил. Ну о чем с нами разговаривать, ей-богу? Наверное, он вообще последний раз общался с публикой в начале 60-х в фолк-кафе Гринич-Виллидж, еще до того, как «электрифицировался», — вот тогда это действительно было нужно. А в середине 60-х Глупоглаз решил: «Как же тоскливо становится писать для этих немногих избранных», — и продолжал создавать свою версию вселенной, параллельно которой мы с тех пор существуем. И временами жалеем, что нельзя просто раствориться в этих звуках и остаться там навсегда. В этом мифе, по сути. В этой Вселенной, собранной из таких вот звуков и запахов, из всякого сора, из ряски и пыли, что до сих пор висит на перекрестке, где Роберт Джонсон продал душу дьяволу.

Так чего возмущаться, что нам дали поприсутствовать на репетиции творца? Этому радоваться нужно, а не разговоры городить. Он же вам сам все сказал:

"All my loyal and my much-loved companions
They approve of me and share my code
I practice a faith that's been long abandoned
Ain't no altars on this long and lonesome road"

И никаких разговоров — в жизни Дилана их уже было предостаточно. Переслушайте «Modern Times», пересмотрите «В маске и безымянный». Что непонятно? Там все есть — открытым текстом. Каково быть странником в странной стране. Каково пережить не один собственный культ и остаться живым в нынешние бескультурные времена. Каково стать мифом и выжить, чтобы об этом рассказать. И как неимоверно тяжко не поддаваться искушениям, не стать кумиром, избежать ярлыков, какими бы те ни были — «голос поколения», «борец за идею», «великий артист» или «господь бог». «Большой Брат Бунта, Верховный Жрец Протеста, Царь Диссидентов, Герцог Непослушания, Лидер Халявщиков, Кайзер Отступничества, Архиепископ Анархии, Шишка Тупости»… Конец 60-х, да?

"Джоан Баэз написала обо мне песню протеста, которую теперь повсюду крутили, бросая мне вызов: выходи и бери все в свои руки, веди массы — становись на нашу сторону, возглавь крестовый поход. Из радиоприемника песня вызывала меня, будто какого-нибудь электрика или слесаря. Пресса не отступала. Время от времени приходилось идти у них на поводу и сдаваться на интервью, чтобы они не выламывали мне дверь. Вопросы обычно начинались с чего-нибудь вроде:

— Можно подробнее поговорить о том, что происходит?
— Конечно. Что, например?

Журналисты обстреливали меня вопросами, и я им постоянно отвечал, что не выступаю от лица чего-то или кого-то, я просто музыкант. Они смотрели мне в глаза, словно ища в них следы бурбона и пригоршней амфетаминов. Понятия не имею, о чем они думали. А потом все улицы пестрели заголовками «Представитель отрицает, что он представитель». Я чувствовал себя куском мяса, который кто-то выкинул на поживу псам. «Нью-Йорк Таймз» печатала дурацкие интерпретации моих песен. Журнал «Эсквайр» поместил на обложку четырехликого монстра: мое лицо вместе с лицами Малколма Икса, Кеннеди и Кастро. Что это, к чертовой матери, вообще значит?"

И так далее, до бесконечности, до тошноты… «Представитель отрицает, что он представитель». Так вот, у меня для вас новость. На питерском катке Боб Дилан не поддался вам еще раз.

А мы, неблагодарные, все плачем, что нет чуда. Его и впрямь вокруг осталось маловато. Но посмотрите на Дилана — вот где «и творчество, и чудотворство», вот где подлинная магия. Прислушайтесь к голосу — как он, «категорически авокальный», до сих пор звучит так многослойно и богато, с такими насмешкой, тоской, мудростью, болью. И насколько, если вдуматься, просто и вечно то, что этот голос нам говорит.

И как же все-таки нам повезло, что Дилан по-прежнему ходит по своему мистическому саду, как постаревший «мессия поневоле». Ходит и не разговаривает.

Когда-то впервые опубликовано Букником

На опушке ада

"Агата возвращается домой", Линор Горалик

Агата — удивительная девочка.

Папа Агаты и ее (на момент действия книжки еще не случившегося) брата Андрея, Сергей Петровский — автор книги «Устное народное творчество обитателей сектора М1». Это сборник фольклора, который он записывает, находясь в аду. Он очень любит и надеется больше никогда не увидеть своих детей, но это уже другая история.

Семья Петровских проживает в Тухачевске — городе, находящемся на месте Санкт-Петербурга в отсуствие Санкт-Петербурга. Год основания — 1947. Население — 980,000 чел. Градообразующее предприятие — ООО «Тухачевский опытный водорослевый комбинат», но это уже другая история.

Дядя Агаты Яков Петровский до своего бегства из СССР был прихожанином «Бумажного храма» — диссидентской церкви, существовавшей в квартире Сергея Квадратова (о. Сергия), подпольного прихода для христиан из числа тухачевской интеллигенции. Квартира была наполнена своеобразной религиозной живописью, которая выдавалась за детские рисунки, а в случае обыска бумажный алтарь и царские врата можно было свернуть и спрятать. Изображения и объекты частично сохранились, но это уже другая история.

Весь этот тревожно-завораживающий метатекст, который Линор Горалик потихоньку ткет от одной работы к другой, не имеет собственного отношения в книжке «Агата возвращается домой». Это детская книжка, хорошая детская книжка. И хотя Агата все же — удивительная девочка, когда она случайно похищает чертенка, она ведет себя как очень нормальный ребенок, по всем правилам выбранного жанра. И когда Дьявол является к ней, чтобы выручить своего сына, он может подарить ей все, что угодно. А главное: то приятное, счастливое чувство, что Агата — очень, очень хорошая и умная девочка, и что все те истории, которые она обычно не любит вспоминать, потому что поступала в них так себе, а вообще-то Агата очень старается быть хорошей, — что во всех тех историях она тоже хорошая. Умная, ловкая, смелая. Но это великолепное, такое желанное чувство длится только до тех пор, пока Агата играет с Дьяволом в ладоши, в его стеклянном лесу. Когда игра кончается, становится очень пусто и больно. Может, не останавливаться.

Но Агата правда — удивительная девочка, а это — хорошая детская книжка, поэтому Агата, конечно, возвращается домой.

Словно птица...

«Студент Иисус», Ры Никонова (Анна Таршис)

"Голосу Омара" уже чуть больше года, и я примерно столько же собирался написать про удивительную крошечную книжку, которую имел счастье прочитать. И все никак не мог. Но вот решил попробовать.

Автор этой книги, Ры Никонова (Анна Таршис), – фигура для русскоязычной словесности уникальная, неизученная. К тому же, тексты этого автора по большей части не опубликованы. Собственно, "Студент Иисус" – одна из двух опубликованных не в самиздате и не за пределами нашей удивительной родины книжек Анны Таршис, и найти эти две книжки сейчас практически невозможно. Но я-то (хотя бы одну) нашел!

Если говорить коротко, то Анна Таршис, писавшая под именем Ры Никонова, - исследователь и продолжатель (развиватель) дела русского авангарда. Хотя все, на самом деле, гораздо сложнее. Она действительно уникальная фигура в неподцензурной русскоязычной литературе, выделяющаяся даже на фоне других фигур этой самой литературы, а ведь там едва ли не каждая фигура – ФИГУРА. При этом, тексты Анны Таршис не опубликованы и, в общем-то, не изучены.

И, в общем, я понимаю, что не могу написать про "Студента Иисуса" ничего не то что умного, но даже и внятного. Так что просто настоятельно рекомендую открыть для себя этого автора, найти текст и провалиться в него – это несказанное удовольствие.

И, чтобы не быть голословным, – вот три маленькие цитаты:

"Проходя мимо прачечной, от которой несло шерстью собаки, Иисус догадался – талант появляется лишь тогда, когда человек, животное или предмет не могут приспособиться к своему уму…"

"Сущность Дьявола в том, что он в любой ситуации оказывается на месте, вписывается в любой пейзаж.
Сущность Дьявола в том, что он никому не мешает…"

"Беседа в нашем мире – это почему-то всегда спор.
Образуя свою цивилизацию, мы имитируем птицу Феникс, возрождающуюся из пепла, слишком часто. Называя ренессансными явлениями карикатуры на бывшее до нас, мы приходим к себе в гости, с детской радостью щупая знакомую обстановку.
Неуверенность исторических процессов, которым, словно людям, свойственна бывает лень, вялость, заставляет нас вешать лучших человеческих представителей на гвоздик недоумения.
Растерянные великие во время таких «ренессансных» явлений часто украшают свой талант бумажными цветами.
Опасность, скрытая в таланте, давно преследуется, но огромные количества людей, дорвавшись до духовной пищи, просят ее еще и еще.
Бездарность необходима, – трепетал перед собой втайне Иисус.

Нужно людям непонимание и отдохновение, потому как мрак разума захватил уже половину белого света. (И течет этот мрак словно вода на пустое пространство.)
Словно птица, создан разум для полета, клевания и создания себе на земле гнезда…
И тихо улыбнулся Дьявол, подслушав, приблизившись, эту его мысль…"

Рыцарь — это человек, он без страха и упрёка

"Рыцарский замок", Олдрих Ружичка

Если ваш ребёнок совсем ещё кроха, но увлекается рыцарями, то вот оно — то, что ему нужно!

Красивейшая книжка, с толстыми страницами, которые можно годами грызть, а они не кончатся =)

Книжка объёмная, с фигурной вырубкой, ты словно держишь в руках миниатюрный настоящий замок. На каждой странице рассказывается по чуть-чуть о том, что происходит в замке, по мере углубления в его недра:

и из каких помещений замок состоит (планом),

и что находится внутри замка в разных комнатах,

и про крестьян,

и про пыточную (Attention! Warning!),

и про то, как рыцари одеваются, рассказано очень подробно,

и в разделе про кухню даже дан рецепт, как готовить хлеб с вкусной начинкой ("растон") без средневековой печи!

С рецептом уверенно справятся люди старше трёх лет.

Один? Единственный?

"Один в океане", Слава Курилов

Эту книжку стоит прочесть не ради ее литературных достоинств – недостоинств у нее нет, но и достоинств не так уж много, а ради того, чтобы попробовать осознать, насколько ж хреново некоторым людям жилось в той стране, которую многие из читающих эти строки, к счастью, ни фига не застали... А я, к примеру, ни фига не застал гораздо более кошмарные времена, жизнь внутри которых мне совсем немыслимо представить. Но тогда и избегнуть было сильно посложнее...

Феноменальный человек Слава Курилов решил покинуть территорию СССР. И покинул – вплавь, тщательно спланировавав свой уплыв, нанявшись на корабль, который по его расчетам должен был пройти в удобное время в правильном заграничном месте. Он, намазавшись жиром, спрыгнул с корабля и провел трое суток в неприветливой, временами штормовой воде. Трое суток, блин! Сто километров, вашу мать! Океанолог, профессиональный аквалангист, йог-любитель, мистик-романтик, никакой не активный диссидент – просто не смог больше жить в советском говне и рискованно запланировал свой заплыв, ошибся в расчетах, чуть не погиб, но таки добрался до относительно свободной земли. Нынче сложно себе представить степень отчаяния и уровень отчаянности – это ж как надо все тогдашнее ненавидеть, чтоб взять и прыгнуть с палубы в неизвестность, с ластами и маской, без еды и питья, в слабой надежде доплыть до лучшей жизни! И доплыл ведь! Пусть до не так чтоб сильно долгой, но до лучшей – точно.

Станислав Курилов погиб в 1998 году, вызволяя аппаратуру, запутавшуюся в рыболовных сетях в Тивериадском озере в Израиле.
Надо это прочесть не ради высокохудожественного знакомства с какой-то там литературой, а для того, чтобы осознать: безвыходности не бывает, бывает только лишь наша слабость и нерешительность, и, если припрёт – кто знает, на какие безумства мы окажемся способны, и так ли уж безумны будут эти наши безумства? При виде-то всего, что совершается дома, говоря цитатой из нашего барственного классика...

Лелея в кармане Жанпольсартра

Наш маленький научно-философский концерт с выходами

Во всем, как известно, нужны не только умеренность и аккуратность, но системный подход. Этому нас научили философы. Поэтому перед грядущей неделей мы не могли не предъявить вашему слуху наш маленький научно-философский концерт:

Все это потому, что отмечать мы будем дни рождения четырех не самых очевидных философов: 18 мая родился Бертран Расселл, 19-го — Йоханн Готтлиб Фихте и Джулиус Эвола, а 20-го — Джон Стюарт Милл. Если кому-то не хватает основ мировоззрения, можно смело обращаться к их творчеству — или посмотреть увлекательные сериалы-лектории «Школы жизни»: первый и второй. Там вам покажут такие вот, например, мультики:

Философы, наши дорогие радиослушатели, выглядят вот так:

И, если уж речь зашла о Сартре, на память приходит, конечно, бессмертное из заголовка:

Но ошибкой будет думать, что философия привлекает только загадочную русскую душу.

Загадочную австралийскую душу она издавна привлекает ничуть не меньше:

(Футболистов, впрочем, тоже:)

Причины увлечься философией могут быть разные:

Вообще вся история западной философии очень тянет к себе композиторов, поэтов и певцов.

Во всей ее полноте, заметим, включая очень тонкие оттенки:

Например, греческая:

Потому что, как русские изобрели депрессию, так и греки в свое время изобрели мышление:

И преуспели в этом настолько, что под них даже можно танцевать:

Но особенно, конечно, к себе привлекает немецкая философия, в частности — Кант:

Кому он не дается так, можно попробовать погорячей:

Или постичь Канта в сопоставлении с Юмом:

А уже потом перейти к чтению собрания сочинений:

И, впитав, сочинить мозгом что-нибудь свое:

Или, как водится, заняться добычей философского камня:

Впрочем, Кант не обязателен. Это может быть Жан-Жак Руссо (носивший жабо и игравший в серсо, как известно):

Что не отменяет серьезного подхода к его философскому наследию:

Впрочем, философии может быть слишком много:

Ну потому что нищета же, в натуре:

Да и поздно философствовать, чего уж там:

Можно вместо этого перейти к математике — которая тоже, правда, в известном смысле философия:

Или к метафизике. Малаяламской:

А то и прямо к Сведенборгу:

Чтобы затем только вновь вернуться к философии:

Потому что иметь что-то в голове (а не на руках) – это же вообще прекрасно:

Где бы мы были без философии сегодня? По-прежнему рифмовались бы с австралопитеками (помните Австралию?):

На этом мы заканчивает пару часов жесткого бескомпромиссного философствования, хотя продолжать можно еще очень долго. Приятного осмысления реальности, ждем вас в нашем буквенном эфире снова.

Наяда! Менада! Диана!

"Очень любовный роман, или Диана, дьявол и судьба", Элла Дерзай

Этой книжке сто лет в обед (по понятиям нашего книжного рынка) — семь, если совсем точно, а я по-прежнему считаю, что это лучшая злобная и всеобъемлющая пародия на жанр, какие видывала российская развлекательная проза. Ни о каких "50 оттенках розовых соплей" никто еще и слыхом не слыхивал, а "Диана", прерывисто дыша и хлопая ресницами, уже искала своего читателя.

Гений Флэнн О'Брайен собрал свой катехизис клише — журналистско-репортерский, Элла сделала то же самое для "розового" романа. Все, над чем мы хохочем, как гиены, все, что есть упоительно-стертого и залапанного в бульварной дамской прозе, Элла сконденсировала до концентрации клубничного сиропа гуще бустилата. Эта книга — справочное пособие начинающим литераторам: читаем с карандашиком, подчеркиваем обороты, фразы, а то и целые абзацы, и запоминаем, как не надо делать.

Чтобы создать точную, грамотную пародию, необходимо обладать слухом и глазом. Чтобы эта пародия вышла живой и смешной, нужно еще и активное, выпирающее вовне ч/ю. На мой взгляд, всё получилось.

Книга оборудована специальной версткой — с розочками, сердечками и виньетками. И бонус читателю — читающий купидон на горшке — художнику Вове Камаеву, создавшему образы бесконечно талантливой, но грудастой и скромной красавицы Дианы в объятиях всесильного жутко богатого, но такого ведомого и легкомысленного изысканного мачо Джейка Иванова, несомненно, удался.

В конце читателя ждет опросник по усвоенному материалу в стиле ЕГЭ по литературе (книга предвосхитила его появление).

PS. А! Кстати! Среди первых читательниц книги обнаружились такие, которые впитали ее как настоящую, и предъявили автору претензии в клише и нестыковках! Восторг наш, издательский, был неописуем, как вы понимаете.

Ничего личного

"Сэлинджер", Дэвид Шилдз, Шейн Салерно

Если и писать биографии (особенно таких авторов, которые по-прежнему своими текстами нажимают на наши разнообразные нервы), то, видимо, примерно так - составляя калейдоскопическую картинку из множества разных голосов, стараясь избегать толкований и однозначных выводов (они все равно будут скоропалительными и недостаточно информированными). Такой с самого начала, видимо, и лучше было б быть биографии Сэлинджера (а не то, что мы имели; и она, конечно, не отменяет необходимости его читать). На 3/4 авторы подошли к этому больному зубу с тактом и чувством меры, и да - кто вел себя мудацки, тот и выглядит мудаком, кто был нормальным человеком, и рассказывает о Сэлинджере как нормальный человек. Сам наш рассматриваемый автор в какой-то момент писал, что не считает ничего зазорного в том, что читатели интересуются жизнью писателя - в этом-де "нет ничего личного". Ну, потому что это действительно может оказаться важно для понимания того, что писатель нам хотел сказать (если такова действительно наша цель - понять это). Главное - и это труднее всего - постараться и никого при составлении (и чтении) биографии не судить. Можно рассуждать об общих вопросах (этических, житейских, любых), какие ставит перед нами предложенная информация. но не более того. И авторам это по большей части удалось везде - за исключением примерно последней четверти и заключения (которое, я подозреваю, - и только его - и прочли газетные рецензенты всего мира). Потому что под конец авторы начинают считать Сэлинджера раз и навсегда заданной сущностью, которая за всю свою долгую жизнь ни разу не изменилась (упрекают его в противоречиях, ставят на вид, что он поменял точку зрения, и пр.). Это несколько портит впечатление. Мы, читатели, повторю, судить его (или кого бы то ни было, если нас при этом не было) не вправе вообще ни за что. Мы можем только принимать те или иные данные к сведению. И помнить в данном случае, что все, что Сэлинджер хотел нам сообщить о себе, он сообщил в своих текстах - там можно найти ответы на все эти "почему" да "как". В чем лично я, прочтя эту книжку, убедился. Чего и всем желаю.

...И обезьяньи непристойности на иврите

"Венецианский аспид", Кристофер Мур

Вы, должно быть, помните нашего старого знакомого — достопочтенного Кармана, шута при дворе короля Лира, пройдоху с обаятельными бубенцами? Если не помните, срочно переставайте читать этот текст и начинайте читать "Дурака" Кристофера Мура.

Всё, остались только те, кто помнит?

А, вы прочли и вернулись за добавкой?

Восхитительно.

Добро пожаловать в условную Венецию! Мы рады снова встретить нашего дурака! Сенатор Брабанцио, отец прекрасной Порции, как раз замуровывает его, голого, в подземелье, которое вот-вот затопит приливом. Как видим, Карман успел хорошенько обжиться при дворе дожа! Что, говорите, Брабанцио и Порция — из разных пьес? Ой, подумаешь. Нас ожидают сюрпризы почище. В частности:

— ясное дело, триумфальное возвращение Кармана, дипломатического посланника ко двору условной Венеции, дипломатически посланного туда дамой его сердца и других причиндалов королевой Корделией, условных Британии, Уэльса, Нормандии, Шотландии, Испании...

— триумфальное возвращение Харчка, слабого на голову гигантского детины, способного напердеть припев к "Зеленым рукавам", Пижона, озабоченной обезьянки, и, конечно, обходительнейшей дурацкой-говорящей-головы-на-палке (так изящно вас еще не крыли, можем спорить);

— ...которые все вместе несколько, скажем так, корректируют ход истории Отелло, с одной стороны, а с другой стороны также и "превосходнейшей истории о венецианском купце, с чрезвычайной жестокостью еврея Шайлока по отношению к сказанному купцу, у которого он хотел вырезать ровно фунт мяса, и с получением руки Порции посредством выбора из трех ларцов" (которые, как вышло, оказались одной и той же историей);

— ...разумеется, противостоя коварным козням, проводя собственные, чуть менее коварные козни;

— довольно мокрая условная Венеция, чуть менее, однако, вонючая, чем другие условные города того условного времени;

— очаровательная дочь Шайлока Джессика, переодетая пиратом;

— две тысячи девятьсот девяносто девять золотых дукатов и один, эээ, присвоенный;

— задорные случайные сношения со смертельно опасной нечеловеческой сущностью;

— армия ученых вороватых обезьянок, тренируемых евреями Ла Джудекки со времен царя Давида;

— несколько навязчивое участие Хора;

— и прочий неистовый хоровод великолепных безбашенных безобразий под руку с Уильямом Шекспиром и Эдгаром По.

Восстань из бездны, ужас черной мести!

Кхем. Я хотела сказать, у Кристофера Мура опять прекрасная книжка.

Хорошая проза

«Цареубийцы», Леонид Менакер

Книга Леонида Менакера «Цареубийцы», по словам самого автора, – это «попытки дать литературную жизнь замыслам, не воплощенным на экране». Это вторая книга режиссера, снявшего знаменитые картины «Последняя дорога», «Николло Паганини», «Завещание профессора Доуэля» и другими.

В книге – две повести. Первая, исторический «Коронованный призрак», появился так. Тогдашний директор «Ленфильма» Виктор Сергеев как-то спросил Леонида Менакера: «Почему не снимаешь? Замыслы-то есть?» Менакер сказал, что есть, и Сергеев сразу же потребовал сценарную заявку. Появилась заявка, был заключен договор, потом Менакер написал сценарий. Но фильм по разным причинам снят не был. Из того самого сценария появилась повесть, и ее «крестным отцом» Менакер называет как раз Сергеева. К слову, вторая историческая повесть, «Человек из тайной полиции», тоже родилась из давнего сценария – у киношников вечно так…

На презентации книги, на которой я присутствовал много лет назад, помню, говорили о том, что режиссер должен снимать фильмы. Например, Эдуард Розовский сказал, что его огорчает стремление Менакера «к столу и к письму». Потому что Менакер – режиссер, и когда Розовский читал книгу, он буквально видел все написанное перед глазами, настолько язык Менакера образен и кинематографичен. К Розовскому присоединился и Евгений Татарский, воскликнувший буквально следующее: «Ты не представляешь, как это интересно - снимать!» Но Менакер, конечно, представляет.

Сам Леонид Исаакович перед тем, как подписать книги желающим, заметил: «Хорошая проза – это всегда кино». Проза Менакера - хорошая проза. Правда, не ставшая фильмами.

Угадайка

"Аристотель для всех", Мортимер Адлер

В англоязычных странах есть игра в 20 вопросов: ведущий загадывает слово и отвечает да или нет, а другой игрок задаёт 20 вопросов в попытке угадать слово. Совершенно не представляю, кстати, как в это вообще играть, потому что только для определения категории, к которой можно отнести загаданное, может потребоваться дюжина вопросов, а то и больше. Давайте попробуем. Загадала. Вперёд!

Это физический объект? Нет.

Число? Нет.

Нечто, ощутимое одним из органов чувств? Нет.

Персонаж, существовавший ранее, типа Наполеона (он же уже не физический объект совсем)? Нет.

Вымышленный персонаж? Нет.

Название местности? Нет.

Математический объект (треугольник там или квадратный корень)? Нет.

Название концепции или идеи? Нет.

Ну-ка, и сколько понадобится вопросов, чтобы отгадать слово? (*)

И вот ещё, простите, если несколько обидно прозвучит. Вы бы додумались даже до перечисленных мной вопросов?

Вот поэтому "Аристотель для всех" — Аристотель был мастером ставить вопросы. И мастером классифицировать.

Вот, например, у физических объектов есть три измерения, верно? Длина, ширина и высота. У человека они тоже есть. Но человек — это не только физическая составляющая, но и активный разум. Который тоже обладает тремя измерениями.

1. Созидание. Человек тут выступает в качестве художника-ремесленника, он создаёт дома, корабли, картины, музыку, обувь и салаты.

2. Деяние. Человек проявляет себя в качестве социального существа, коммуницирует и взаимодействует.

3. Мышление. Человек реализует свою роль ученика и способность учиться.

Аристотель считал, что в каждом из этих качеств человек использует несколько разный способ мыслить. Человек созидающий мыслит продуктивно. Деятель, по терминологии Аристотеля, обладает практическим мышлением. И гипотетическим или теоретическим пользуется мыслитель.

А дальше книжка отвечает на вопросы о конечности и бесконечности, о Боге и вечности, о грани между искусственным и естественным, об изменениях, о том, как быть счастливым, и о том, кто таки виноват, то есть о государстве.

(*) Я загадала звукоизоляцию.

Рубашка с кружевами напереди

"Ближние подступы", Елена Ржевская

“На войне человек налегке. Свалился житейский груз, бремя выбора не гнет, не отягощает.
Нет ни выбора, ни бремени его.
А то, что есть, — на прямой и оголенно: приказ, враг и — осилить.
Есть еще — смерть. Но она тут слишком близко, чтобы ее в расчет принимать.”

Вспомнил я эту книжку по причине только что прошедшего Дня Победы. То есть, я вспомнил сразу несколько хороших книжек, написанных теми, кто войну знал не понаслышке, но эта – немножко особенная. А про “лейтенантскую прозу” мы как-нибудь в другой раз поговорим...

Елена Ржевская (которая не Ржевская, а Каган) взяла себе такой псевдоним в честь города Ржева, где началась ее война и откуда она в качестве военного переводчика дошла до Берлина (об этом – другая ее книга: “Берлин, май 1945”).
Эта же – собрание коротеньких разрозненных кусочков, объединенных только лишь местом и временем, нечто среднее между отрывочными мемуарами, дневниковыми записями, пометками на полях и конспективными набросками сюжетов. Но складывается из этих лапидарных элементов большая и трагическая мозаика – картина страшной войны. Или не мозаика, а импрессионистическая картина, с очень сильным импрессионом. Да и если к элементам приглядеться, то становится ясно, что они – отнюдь не наброски, они отточены, местами афористичны, кое-где за конспективностью видится могучий и глубокий второй план – может, оно, конечно, у автора само так получилось, без нарочитого старания, но нам это и не важно. Что-то Ржевская записывала прямо на месте, что-то дописывала спустя годы, а в результате собралась цельная вещь, дающая читателю цельное и ужасное переживание. Причем никаких уж запредельных ужасов там почти и не описано – ужас, он прячется где-то в глубине и набирает силу с каждой страницей.
Да вот, прочтите (если не всю книгу, то хоть этот кусочек):

“Молодой худощавый парень записывал, держа перед собой тетрадку в твердой обложке.
— Гимнастерка летняя, стираная. Чулки длинные, — диктовал пожилой боец, вынимая из вещевого мешка одну за другой вещи, разворачивал их и складывал тут же на полу. Он грузно осел возле мешка, и подвижными оставались только руки и широкий бритый затылок, выглядывающий из-под пилотки. Почувствовав, что я прислушалась, он обернулся: — Тут у нас санинструктор погибла. Теперь надо вещи ее домой отправить. Вот и учитываем.
— Рубашка с кружевами напереди, — подсказал молодой боец, разглядывая белую рубашонку, которую бритый развернул и держал за бретельки.
— Приплюсуй, приплюсуй. Да не сюда. Там, где записано «сорочка женская».
«Надо перебрать свой мешок», — подумала я”.

Кстати, Елена Моисеевна Ржевская (род. 27 октября 1919 года, Гомель) – русская писательница, почетный гражданин г. Ржева, кавалер двух орденов Отечественной войны, ордена Красной Звезды, медалей “За боевые заслуги” и “За взятие Берлина” – жива.

Пока земля еще вертится

91-летию Булата Шалвовича Окуджавы

"Голос Омара" снимает коллективную шляпу и вспоминает вчерашний день рождения бессменного часового любви.

Мы решили помочь вам поделиться поэзией Булата Окуджавы с вашими не говорящими по-русски друзьями — или даже, быть может, спеть вместе с ними, очно или по скайпу. Предлагаем вашему вниманию прекрасный версифицированный перевод "Молитвы Франсуа Вийона" на английский авторства Алика Вагапова.

While the world is still turning, and while the daylight is broad,
Oh Lord, pray, please give everyone what he or she hasn’t got.
Give the timid a horse to ride, give the wise a bright head,
Give the fortunate money and about me don’t forget.

While the world is still turning, Lord, You are omnipotent,
Let those striving for power wield it to their heart's content.
Give a break to the generous, at least for a day or two,
Pray, give Cain repentance, and remember me, too.

I know You are almighty, and I believe You are wise
Like a soldier killed in a battle believes he’s in paradise.
Like every eared creature believes, oh, my Lord, in You,
Like we believe, doing something, not knowing what we do.

Oh Lord, oh my sweet Lord, my blue eyed Lord, You’re good!
While the world is still turning, wondering, why it should,
While it has got sufficient fire and time, as You see,
Give each a little of something and remember about me!

Еще тридцать с лишним переводов песен Булата Окуджавы, выполненных так, чтобы их можно было петь по-английски, — в Лавке Языков, которую мы благодарим за помощь в подготовке этого эфира.

Два — это начало конца

"Питер Пэн", Джеймс Бэрри

«...Больше они об этом не говорили, но с тех пор Венди уже твердо знала, что вырастет. Об этом всегда узнаёшь, как только тебе исполнится два года. Два — это начало конца».

Скажем, когда ты маленький, и мама учит тебя читать, чтобы наконец освободить себе вечера, ты узнаешь какие-то вещи раньше, чем можешь их понять, но веришь в них безоговорочно. Очень редко случается, что ты потом помнишь, откуда узнал первый раз некоторые букварные вещи — те, что вроде бы висят в воздухе и передаются детям воздушно-капельным путем. К тому моменту, когда вырастаешь, ты уже совершенно уверен, что знал их всегда. И, будет лишним уточнять, в глубине души уверен, что всё — истинная правда. Или по крайней мере, правильно и необходимо считать это истинной правдой. Но далеко не всегда и не про всё удается вспомнить, что был какой-то букварь и что это был за букварь.

Я отлично помню, что четырехлетней мне первый раз в истории меня рассказал именно Бэрри. Вот, что это было:

— из стола, одеяла и подушек можно соорудить фантастический остров, который вполне безопасен днем, но за две минуты до засыпания ненадолго становится пугающе настоящим;

— сильнее всего на свете обезоруживает несправедливость, а особенно — первая в опыте несправедливость, и никто не в силах потом эту первую несправедливость забыть (кроме Питера Пэна);

— можно спасти жизнь умирающей фее, если очень много детей будут хлопать в ладоши и кричать, что верят в фей (до сих пор не знаю, а если ты при этом не веришь, но честно кричишь, потому что хочешь помочь, это считается?);

— все дети обязательно вырастают; вырастая, они забывают, как летать, потому что перестают быть веселыми, непонимающими и бессердечными: только веселые, непонимающие и бессердечные умеют летать.

Я тоже обязательно вырасту и, как и все, забуду о существовании волшебства. Совершенно непонятно, для чего все эти несусветные глупости — становиться взрослыми. Два года — это начала конца, и я остро чувствовала каждый день, что маленькая детская вечность конечна, и скоро я вырасту, и тогда всё. И я твердо решила не становиться взрослой во что бы то ни стало.

Но это, кажется, единственное, в чем "Питер Пэн" (как его прочел ребенок вроде меня) оказался не прав, несмотря на то, какой Бэрри был мудрый и проницательный сказочник, как знал и умел он сказать о веселых, непонимающих и бессердечных детях совершенно всё — и еще немножко (и вдобавок горку всего о родительской любви).

Два года — это начало конца, каждый день — это начало конца. Быть взрослым оказалось гораздо, гораздо веселее, чем быть ребенком.