Опасная философия

«Две смерти Сократа», Игнасио Гарсиа-Валиньо

Нити судьбы сплетают вещие мойры,
смертные над нею не властны,
и не властны над нею боги.
— Калин Эфесский

В «Милезии», модном публичном доме Афин обнаружен труп влиятельного политика Анита — одного из главных обвинителей философа Сократа, чьи идеи, как принято считать, подрывали сами основы государства. Подозреваемых несколько — скандальный комедиограф Аристофан, врач Диодор, сын покойного Антемион и гетера Необула. У всех — веские причины желать смерти политика. Но кто бы ни совершил это деяние, в проигрыше окажется хозяйка «Милезии» Аспазия, а этого ее друг софист Продик допустить не может — и потому берется за расследование, которое столкнет его с кровавой изнанкой политической жизни Афин.

Идеи могут убивать. Это, пожалуй, одно из самых распространенных и опасных заблуждений человечества упорно живет в веках и приносит свои кровавые плоды до сих пор. Отразившись в кривых зеркалах массовых аберраций, представление это действительно несло смерть — нет, даже не «невинным жертвам» социальных и политических поветрий (их убивали, как правило, им подобные, вооруженные дубинами или автоматами), но самим носителям идей. За идеи шли на крест, на костер, на виселицу, в подземелья. Никому не приходило в голову, что «для совращения нации нужно желание совращаемого» (Н. Караев). Толпа не способна критически смотреть на себя. Толпа не способна признать право отдельного человека сомневаться и задавать неудобные вопросы. Не говоря уже о пользе подобного занятия.

Одним из первых классических и зафиксированных в истории случаев смерти автора за свою идею был и случай Сократа: его обвинили в «поклонении новым божествам» и «совращении молодежи» и заставили выпить яд. Афинскую демократию, в разумном устройстве которой Сократ сильно сомневался, эта смерть, как мы видим, не спасла: она и так уже дышала на ладан. По сути, греческий мудрец погиб за право разговаривать с людьми. За длинный язык, стало быть.

Сократа память человечества канонизировала, и даже идеи его дошли до нас — в пересказе учеников. Но смерть не дает покоя до сих пор, и вот вам еще одна версия — испанца Игнасио Гарсия-Валиньо. Достаточно спекулятивная — да и как иначе двадцать шесть веков спустя, — но крайне занимательная. Ведь и впрямь — раз были ученики, неужто не пытались спасти учителя? Гарсия-Валинью воспользовался своим правом задавать вопросы, за которое его герой когда-то выпил цикуту.

Какой был слон

"Мартин не плачет", Линор Горалик

У Иды, Марка, Джереми и Лу Смит-Томпсонов появился друг. И вовсе даже никакой не воображаемый, хотя и очень волшебный, совершенно настоящий друг. Его зовут Мартин.

Извините за чуточку прямолинейное начало, но Мартин — слон. Даром, что очень маленький слон — размером примерно с кошку. Обычно. Когда не слишком волнуется. И сначала его имя было никакой не "Мартин", а "Пробирка_7". Все это не так удивительно, учитывая, что Мартин появился на свет в лаборатории клонирования в Индии. Там работают родители Иды, Марка, Джереми и Лу Смит-Томпсонов, которые решили сделать детям подарок и прислали в коробке слона. Маленького. И да, говорящего.

Время от времени даже поющего блатные романсы и играющего на волынке.

Родители Иды, Марка, Джереми и Лу Смит-Томпсонов вообще были люди со странностями.

А Мартин был слон со странностями. Он был очень умный и добрый, совсем немножко капризный и почти ничуть не мнительный, невероятно обаятельный, а главное, совершенно взрослый слон, хотя и очень маленького размера, который любил свое белое одеяло с зелеными звездами; намазывать варенье хоботом; детей, с которыми жил; и, как уже говорилось, играть на волынке. И совсем, совсем по-другому Мартин любил соседскую девочку Дину. Но он был взрослый слон (хотя и очень небольшой!) а она маленькая девочка, что у них могло получиться? Но любовь о таких вещах никогда не заботится.

— Сразу как-то полегчало.
— Почему?
— Ну, я думал, будет что похуже…
— Хуже, чем испепеляющая агония любви?

(диалог отчима с маленьким мальчиком, Love Actually, Ричард Кёртис)

В этой прекрасной детской книжке есть все, что нужно прекрасной детской книжке: превращение неприятных девчонок в тарелку манной каши, восстановление справедливости по отношению к необычным привидениям, запуск кошки в космос и море других замечательных приключений.

В этой прекрасной взрослой книжке есть тонна шуток, которые уловят только взрослые, и одна история любви, совершенно неотступно по-честному рассказанная для взрослого сердца. Так, наверное, только и стоит рассказывать истории любви.

Поэтический поп-арт

Тимур Кибиров, "Когда был Ленин маленьким"

Не будучи литературоведом, я совершенно не знаю, что сказать про поэтическое произведение одного из самых известных российских поэтов Тимура Кибирова "Когда был Ленин маленьким". Но, так как многие вообще не догадываются о существовании этой книги, я просто познакомлю с ней потенциальных читателей.

Так вот, это – состоящее из нескольких частей (но все равно очень небольшое) поэтическое полотно, причем каждая часть начинается со своеобразного эпиграфа… вернее, не эпиграфа, а условно исторического факта (в прозе), о котором пойдет речь в данной части (в стихах).

Например: "Ходить он начал одновременно с сестрой Олей, которая была на полтора года моложе его. Она начала ходить очень рано и как-то незаметно для окружающих. Володя, наоборот, выучился ходить поздно, и если сестренка его падала неслышно - "шлепалась", по выражению няни, - и поднималась, упираясь обеими ручонками в пол, самостоятельно, то он хлопался обязательно головой и поднимал отчаянный рев на весь дом. Вероятно, голова его перевешивала. Все сбегались к нему, и мать боялась, что он серьезно разобьет себе голову или будет дурачком. А знакомые, жившие на нижнем этаже, говорили, что они всегда слышат, как Володя головой об пол хлопается. "И мы говорим: либо очень умный, либо очень глупый он у них вырастет". (А. И. Ульянова "Детские и школьные годы Ильича": Детгиз, 1947, с. 4-5.)".

И, собственно, не самая показательная, зато короткая поэтическая часть:

Читатель мой! Я, право, и не знаю,
что тут сказать... Конечно, можно б было...
Но лучше не пытаться. Ум евклидов
напрасно тщится размотать клубок
причинно-следственной неумолимой связи.
Не будем же гадать! Склонимся молча
пред тайнами великими, пред странной
игрою сил надмирных...

Ну, и так далее.

В общем, "Когда был Ленин маленьким" Кибирова – тонкая и крайне остроумная игра с мифотворчеством и стихотворными стилями, да еще и сдобренная не менее остроумными коллажами Александра Флоренского. И вот тут мне приходит в голову слово "поп-арт" – возможно, это именно он и есть.

От редакции: добыть книгу "Когда был Ленин маленький" можно – за какие-то даже не конские, а битюжьи деньги, и потому редакция попросила разрешения у Жени показать вам дополнительную другую книгу Кибирова, оформленную Флоренским, но наличествующую в природе за постижимые уму рубли.

Лавировали-лавировали...

"Как писать хорошо", Уильям Зинсер

В одной коннектикутской школе устроили "день искусства" и пригласили двух спикеров — Зинсера и доктора Брока, хирурга, в богемном ярко-красном пиджаке, который недавно начал писать для развлечения и продал пару рассказов журналам.

Их спросили, каково это — быть писателем.

Доктор Брок (не сомневайтесь, это вымышленное имя) ответил, что писательство — сплошная радость. Приходя после утомительного дня в больнице, он тут же берётся за тетрадь и строчит, и слова льются рекой, это легко и приятно. Зинсер сказал, что это довольно тяжкий труд, и редко когда слова льются рекой.

Затем их спросили, нужно ли перерабатывать написанное.

Доктор Брок сказал, что это ни к чему и фразы в изначальной форме наиболее естественно выражают мысль писателя. Зинсер сказал, что работа над текстом и есть основная работа автора и что профессиональные писатели переделывают слова три-четыре раза, а затем снова редактируют написанное.

После прозвучал вопрос о днях, когда работа не клеится.

Доктор Брок поведал, что он просто откладывает работу, пока не почувствует вдохновение. Зинсер сказал, что писание — не искусство, а ремесло, что необходимо составить график и следовать ему, иначе вдохновение может никогда и не наступить.

Зал поинтересовался как быть, если нет настроения работать.

Доктор Брок посоветовал бросить всё и пойти на рыбалку. Или на прогулку. Зинсер сказал, что если вы серьёзно относитесь к своему труду, то будете выполнять его каждый день, как и любую другую работу.

Ещё один ученик спросил, полезно ли вращаться в литературных кругах.

Доктор Брок вскричал, что ему страшно нравится чувствовать себя творческой личностью и знакомиться с издателями, агентами и другими писателями. Зинсер ответил, что писатели — работяги-одиночки, и новые знакомства в этом же кругу никак не помогут вашему творчеству.

И в этой книге Зинсер разговаривает с теми, кто хочет писать нехудожку. Он даёт ряд принципов, методов, перечисляет жанры и рассказывает про отношение.

Если вы хотите написать о чём-нибудь книгу (или статью или пост в блоге), но не понимаете, как это сделать.

Если вы написали что-то, но у вас нет уверенности, что это не полная лажа.

Если у вас есть уверенность, что это полная лажа, и вы не понимаете, как её срочно исправить.

То вот же, вот рецепты:

1. Убирать словесный мусор. Каждое слово, которое не несёт смысловой нагрузки. Каждое наречие, повторяющее глагол ("тихо прошептал", ага. "высокий небоскрёб"). Каждое громоздкое слово, для которого есть короткий синоним.

В настоящий момент времени = сейчас.

Вы испытываете боль? = Вам больно?

Личный друг = да просто друг!

В известном смысле — whaaaat?

Не ведите с людьми диалога, если с ними можно просто поговорить. Поговорить. А не "контактировать".

2. Говорить от первого лица. Если я буду говорить "в этой книге мы можем наблюдать великолепно развитый сюжет", то самой сложно дочитать до конца предложение. Кто мы? Что за трусость высказывать мнение? А может, другие ничего такого не наблюдают? Когда я читаю книжку, я хочу, чтобы автор мне нормально рассказал, в чём так дело. А не отделывался общими фразами.

3. Краткий рецепт, как остаться самим собой: если вы не используете в устной речи какое-то слово, то и в письменной его быть не должно. Я вот знаю пару школьников, которые могут в разговоре сказать "ИБО". Поэтому, если они в сочинении тоже напишут "ибо" — это будет их стиль. А вот если я попытаюсь сейчас для красоты впихнуть такое словечко, получится напыщенная и неловкая фигня.

4. Внимательно относиться к словам! Выкидывать штампы. Не говорите, как дикторы на радио: "ужасная трагедия", бессмертный подвиг", "грядущие великие изменения". Если какое-то слово кажется вам частью словосочетания, непременно найдите другое, иначе вы халтурите. Перечитывайте написанное, прямо вслух перечитывайте. Много читателей мысленно проговаривают текст, ищите красивые звучания, читайте словарь синонимов, следите за смыслом, не теряйте поэтическую нотку.

5. Следить за единством: обращаться к читателю можно от первого лица или от третьего (или даже второго), только не всё сразу! Время рассказа может быть настоящее или прошедшее, но не скачите туда-сюда. Рассказывая про личные впечатления в разговорной манере старайтесь не перескакивать на безличный и сухой стиль путеводителей и методичек.

6. Зачину хорошо бы быть интересным. А концовка не должна повторять то, что вы рассказывали на протяжении вашего текста. Лучше, чтобы она удивила читателя.

Конкретно по частям речи:

7. Глаголы должны быть активными!

8. Наречия почти всегда излишни. "Он крепко стиснул зубы" — конечно, крепко, а как ещё можно стиснуть? "Полностью ошеломлённый" — ну да, а как можно ошеломиться только частично? "Положение дел решительно изменилось к лучшему" — вот прямо таки решительно? "Он, вероятно, лучший..." — так вероятно или лучший?

9. Не надо смягчать. Не говорите, что вы были капельку смущены, немного растеряны, что вы чуть-чуть разозлились или слегка возмутились. Возмутитесь, блин, до конца! Уберите нерешительность из текста! Не говорите, что вам более или менее повезло. Определитесь — таки повезло или нет? Не путайте читателя, не убивайте доверие к себе этими колебаниями, не будьте до известной степени смелым — будьте смелым!

Пунктуация:

10. Точку надо ставить чаще. Если можете разбить длинное предложение на два — разбейте. Если у читателя есть минимальный шанс запутаться в запятых и потерять мысль — он это сделает.

11. А восклицательный знак надо ставить реже (многоточие тоже). Он слишком бьёт по глазам и добавляет вашим интонациям истеричности. Восклицание-то можно и просто порядком слов сделать.

12. Точка с запятой — знак неоднозначный и отчасти устаревший, он очень замедляет повествование. Можно его заменять на запятую почти всегда.

13. Тире же напротив подталкивает мысль вперёд.

Логика:

14. Логику повествования поддерживают такие слова как: "но", "и всё же", "следовательно", "далее" и многие другие. Если вас в школе учили не начинать предложение с "но" — смело забудьте и начинайте.

15. Переписывайте безличные предложения. "Общей реакцией был недоверчивый смех". Кто смеялся? Где деятель? Где нормальный глагол?

16. Вычёркивайте вереницы существительных — "принятие мер по привитию навыков коммуникации посредством письма" — это вообще что такое?

17. Не надо преувеличивать.

18. Если вы не можете отредактировать неудачный кусок текста так, чтобы он засиял — вырежьте его.

Психология:

19. Если вы ещё не издавались, а ваше знакомые уже да — не бойтесь и не сравнивайте себя с ними. У вас всё равно те же шансы, если вы упорно трудитесь в своём темпе.

20. Читать надо много, и непременно хорошей литературы. Общепризнанно хорошей. Ваше подсознание запоминает то, что вы видите и сможет это использовать. Не загромождайте его чужими неудачными примерами.

21. Разбивайте текст на абзацы, помня два фактора: абзац должен быть логически простроенным; и слишком короткие абзацы придают речи снисходительность и несерьёзность, но слишком длинные абзацы сложно воспринимать из-за визуальной неудобоваримости.

22. Переписывайте! Исправляйте. Улучшайте. Проверяйте логичность фраз. Оценивайте красоту звучания. Никто не пишет сразу идеально. Редактировать себя — не повинность, а дар.

23. Доверяйте своему материалу. Не надо говорить "очевидно", "удивительно", "общеизвестно"... Читатель сам сообразит, что чудеса и совпадения удивительны, а уж про общеизвестное — тем более.

24. Писать не о том, что вам интересно и приятно — глупость.

Как писать о людях:

— в каком количестве использовать цитаты;

— можно ли менять реплики говорящего;

— как заменять фразу "сказал он" и как часто это стоит делать.

Как писать о местах:

— как бороться со штампами и слащавыми эпитетами;

— на что обратить внимание, выстраивая стиль рассказа;

— за чем следить в содержании.

Как писать о себе:

—чем автобиография отличается от мемуаров

Как писать о науке и технике, спорте, искусстве, как писать деловые бумаги.

Стиль:

— как найти свой стиль;

— где грань, отличающая красноречие от высокопарности;

— какие качества главные для автора;

— как принимать решения о длине зачина, о каждом слове в вашем произведении, о композиции и ритме.

Эту книгу очень стоит прочитать всем, кто пишет что угодно, всем кто выстраивает предложения на бумаге или экране и надеется, что другие их прочтут. Я бы сказала, что авторам художественной литературы и поэтам тоже стоит. Извините, но кудрявость аллюзий скорее усугубляет, чем оправдывает неловкое ощущение, что автор слабо владеет языком.

Проживут ли люди без художника?..

Сказки (любые) Степана Писахова

Степан Писахов родился в страшносебепредставить каком году – в 1879-м. Отец одного из самых клевых сказочников-рассказчиков про поморское житье-бытье был евреем по фамилии, как вы понимаете, Пейсах, а мать – из архангельских староверов – сочетание, надо сказать, уже само по себе предполагающее нестандартность ребенка. Практичный папа, зарабатывавший ювелирным делом и торговлей, с детства говорил своему сыну: «Будь сапожником, доктором, учителем, будь человеком нужным, а без художника люди проживут». Но сын как-то не согласился. Пошел учиться к Штиглицу в Петербург (нет, не пешком и не в лаптях – отец помог все-таки), каким-никаким художественным ремеслом впоследствии себя поддерживал, что-то рисовал, преподавал живопись, но все время записывал – точнее, как записывал? – переиначивал на свой лад, сохраняя и многократно усиливая уникальность-самобытность, всякие северные сказки-сказания.

Публиковаться Писахов начал только лишь в начале тридцатых, а первая его цельная книжка вышла только в 1938-м. Говорят, Фадеев, вместо того, чтобы рецензировать рукопись, покатывался со смеху и всем подряд ее цитировал – что не удивительно (там есть с чего покатиться), а удивительно то, что книжку почему-то издали – вероятно, сработало надежное прикрытие щита народного творчества (точнее, удачнейшая мимикрия-маскировка под него) – на народное, даже если оно оказывалось абсурднейше-потешным, как-то вяло замахивалась цензорская рука.

Писахов уже в начале двадцатых отрастил себе седую бороду чуть ли не по колено, и всю свою остальную – бедную, неприкаянную, но все же не тюремно-лагерную жизнь мудро играл роль поморского старика-чудака.Да вот вам цитата:“Сказки пишу часто с натуры, почти с натуры. Многое помнится и многое просится в сказку. Долго перечислять, что дало ту или иную сказку. Скажу к примеру. Один заезжий спросил, с какого года я живу в Архангельске.
Секрет не велик. Я сказал:
- С 1879 года.
- Скажите, сколько домов было раньше в Архангельске?
Что-то небрежно-снисходительное было в тоне, в вопросе. Я в тон заезжему дал ответ:
- Раньше стоял один столб, на столбе доска с надписью:
А-р-х-а-н-г-е-л-ь-с-к.
Народ ютился кругом столба.
Домов не было, о них и не знали. Одни хвойными ветками прикрывались, другие в снег зарывались, зимой в звериные шкуры завертывались. У меня был медведь. Утром я вытряхивал медведя из шкуры, сам залезал в шкуру. Тепло ходить в медвежьей шкуре, и мороз - дело постороннее. На ночь шкуру медведю отдавал...
Можно было сказку сплести. А заезжий готов верить. Он попал в "дикий север". Ему хотелось полярных впечатлений.
Оставил я заезжего додумывать: каким был город без домов“.

А вот вам цитата из сказки:

“Ну, и урожай был на моем огороде! Столько назрело да выросло, что из огорода выперло. Которо в поле, то ничего, а одна репина на дорогу выбоченилась, – ни проехать, ни пройти.
Дак мы всей деревней два дня в репе ход прорубали. Кто сколько вырубит, столько и домой везет. Старательно рубили. Дорогу вырубили в репе таку, что два воза с сеном в ряд ехали.
А капуста выросла така, что я одним листом дом от дожжа закрывал. Учены всяки приезжали, мне диплом посулили. У меня и рама для его готова, – как пошлют, так вставлю”.

Это я наугад абсолютно вытащил.
А ненаугад сами на цитаты растаскивайте. И в рамы вставляйте.

...спор их продолжается и доныне

«Каин», Жозе Сарамаго

Я не люблю покойного нобелиата Жозе Сарамаго, это обязательно нужно уточнить, мне почему-то кажется, что без этого всё, что я скажу дальше, будет не так понятно. Я не люблю Жозе Сарамаго, он был неприятным, жёлчным типом, довольно, судя по его статьям и заметкам, неумным, радикальным, к тому же, леваком и неприкрытым антисемитом, — и был он совершеннейшим гением, медиумом или прибором, эдакой радиоточкой, из которой на того, кто готов уделить его книгам время и внимание, изливается огромный литературный дар. Это всё ещё не о «Каине», но это тоже нужно сказать, потому что «Каин» — это самая сарамаговая книга, в ней он весь, как на ладони — с его скверным нравом, с его безбрежным даром, с его изумительным языком — португальцам тут здорово повезло, и нам повезло не меньше, потому что переводил «Каина» Александр Богдановский и, как водится, сделал невозможное — не то, что не отошёл от оригинала ни на шаг, — такое ощущение, что он и с ноги на ногу не переступил, пока переводил, я сравнивала тексты, — а взял и исполнил роман по-русски, словно симфонию какую, будто это не книга была, а партитура.

Ну, тут, наконец, у меня кончается предисловие, и начинается «Каин», и начинается он с того, что господь разозлился на адама и еву — у Сарамаго они с маленькой буквы, и кто я такая, чтобы ему в этом противоречить? — а автор разозлился на господа, и пошло, и пошло, строчка за строчкой, страница за страницей нобелиат всей силой выделенного ему господом таланта обрушивается на этого самого господа — и мстителен он, и злобен, и деспотичен, и завистлив, и злонамерен, и мелочен, и глуп, — и как ещё глуп! не знает очевидного, закона архимеда не знает, хотя, с другой стороны, речь идёт о библейских временах, нету ещё никакого архимеда, и господу простительно его не знать, но откуда тогда этот закон знает главный герой — каин? И откуда у каина вдруг такое понимание справедливости и милосердия, такая человеческая человечность, если творец его — всемогущий негодяй, а окружение — глупец на подонке и фанатиком погоняет, а кто не глупец, не фанатик и не подонок, тот, в лучшем случае, баба, и блудница, ну, то есть, не вполне блудница, но не потому, что не блудит, а потому что не этим зарабатывает себе на пропитание и кров, и даже ангелы не так уж и хороши, одни туповаты, другие — нытики, третьи... ну, тоже, в общем, не ангелы. И только дети невинны — убиенные господом дети Содома, не успевшие ещё нагрешить ни делом, ни помыслом, и всё равно сожжённые горящей серой, обрушившейся с небес. Да, если к этому моменту кто-нибудь подумал, что человечный и справедливый каин — положительный герой, — так нет, он тоже та ещё сука.

«Каин» — последний роман, написанный Жозе Сарамаго (роман «Claraboia» — «слуховое окошко», — хотя и был впервые опубликован после смерти автора, написан был в самом начале карьеры), последний и при этом — один из лучших, очень личный, очень страстный, такой диалог с господом, попытка ткнуть этого самого господа носом во всё, что он сделал и чего не сделал, — у португальцев это называется «наказать за то, что держал собаку и за то, что не держал собаки» — великолепная, ну, правда, великолепная попытка. Только безуспешная. Роман вышел в октябре 2009, ожидаемо обидев чувства верующих — бушевала церковь, некий евродепутат от правой социал-демократической партии заявил автору — вон из португальского гражданства!, пресса плясала и била в бубны, а господь — промолчал. Семь месяцев спустя Жозе Сарамаго умер — такое ощущение, что от обиды на господа.

Веселые глупости нелысого мужчины

"Сага о Щупсах", Том Шарп (или всякие другие его книги)

От церебральной усталости я читаю либо сказки, достаточные в толщину, чтобы под ними можно было квасить капусту, ибо какие-нибудь надмирные стихи, снисходительно и умильно взирающие на суетливое человеческое, либо книжки по занимательной астрономии, либо что угодно, чтобы ржать. Если попадается толстая поэтическая сказка про космос со ржачкой — мечта идиотки, но про "Автостопом по Галактике" я вам уже докладывала. Поэтому сегодня в нашей программе езда по ухабам с теплой газировкой без крышечки, сиречь книги почем зря почившего недавно англичанина-правопреемника Вудхауза — Тома Шарпа.

Дед Том Шарп говорил, между прочим, — пока жив был, естественно, — что это он не лысый, это он выше ростом, чем его волосы. Но это я так, даже не к слову.

Необходимый дисклеймер: читать Тома Шарпа не необходимо. Как, впрочем, вообще всё в этой вашей так называемой действительности. Как есть мороженое, ходить в паргорькава и навязчиво складывать из любой бумажки кораблик. Это, словом, дивное английское развлечение смехом и строго и обязательно отдых, и больше ничего.

Том Шарп — это такой Гоголь, Чехов и Салтыков-Щедрин про маленького человека, только смешно и ничему не научает. Шарп — певец обормотов и обалдуев, неимоверно английский, лихой, наблюдательный и дедморозовый, как Вудхауз. А в "Саге о Щупсах" он еще и ухитряется делать очень толстые комплименты дамам, и вообще это роман про гёрл-пауэр. Дамы способны на всё, всё им по плечу и по плечо — любое мужчино в том числе. Закинула на плечо — и в бульбу, применять к делу.

Берите с собой в отпуск, если хотите в нем не умнеть, а с удовольствием и оттягом дуреть — и набираться точных, шипастых остроумностей.

Это вам для ориентировки, откуда пошли Щупсы:

Щупсы из Щупс-холла обретаются в графстве Нортумберленд. Говорят, они могут отследить свою фамильную линию вплоть до некого датского викинга, Авгарда Бледного, которого так укачало на пути через Северное море, что он откололся от своей мародерской банды, покуда та грабила женский монастырь в Элнмуте. Вместо того, чтобы насиловать, как полагается, монашек, он сдался на милость служанки, на которую наткнулся в пекарне; служанка эта пыталась определиться, хочет она быть изнасилованной или нет. Не блиставшая красотой и дважды отвергнутая мародерами Урсула Щупс пришла в восторг от того, что удалой Авгард выбрал ее, увела его с отвратительной оргии в разграбленном монастыре в уединенную долину Моуздейл, в крытую дерном хижину, где родилась. Возвращение дочери, на окончательность исхода коей так надеялся папаша, — да еще и в компании громадного Авгарда Бледного, — настолько ужаснуло означенного папашу, простого свинопаса, что он решил не разбираться в подлинных намерениях викинга, задал стрекача и в последний раз о нем слышали близ Йорка: он торговал жареными каштанами. Уберегши Авгарда от кошмаров обратного пути в Данию, Урсула настояла, чтобы Авгард спас ее честь неизнасилованной монашки и исполнил свой долг. Так, говорят, и возник Дом Щупсов.

Роман о брате

"Недоподлинная жизнь Сергея Набокова", Пол Расселл

Знаете, как бывает, читаешь чью-нибудь документальную биографию, и вдруг автор дает описание, к примеру, солнечного дня, посреди которого условный писатель, или, может быть, музыкант Н. широкими шагами почти бежал по тротуару, скажем, Вены, и на душе у него было неспокойно. Он думал... Так. (Думаешь в этом месте уже ты.) Ох. Лучше бы вы, автор, художественную книжку написали, что ли, раз так.

О том, что их застенчивый младший сын Сергей — гомосексуал, семья Набоковых узнала, когда ему было 15 лет, и старший брат Володя дал почитать домашнему учителю страничку из его дневника. Мальчики выросли, судьба развела их в разные стороны, Владимир очень долго не поддерживал с братом никаких отношений — или очень холодные. Живя совершенно частную жизнь, работая переводчиком, Сергей, по воспоминаниям о нем, был человеком большого внутреннего света и обаяния — его все любили. В Париже он дружил с Кокто, Пикассо, Сергеем Дягилевым и Гертрудой Стайн, потом вернулся в Берлин — и погиб в 1945 году в концлагере Нойенгамме.

...Так именно и поступил в данном случае Пол Расселл, решив написать о Сергее, — честно сделал художественную книжку. Как ученый и специалист по творчеству Владимира Набокова, он при этом, конечно, все равно перелопатил кучу воспоминаний и переписки. Из всего этого на живую нитку любви к историческому лицу соткался обаятельный роман, любовный и аккуратный, который к подлинной действительности (чем бы оно ни было) имеет отношение невероятно опосредованное, но в этом совершенно равен самому себе.

Еще одна красивая черта "Недоподлинной жизни", которая касается исключительно русского издания: мы читаем этот текст в переводе Сергея Борисовича Ильина; он же переводил для нас англоязычную прозу Владимира Набокова.

О тарантулах и тарантулидах вкратце

"Тарантул", Боб Дилан

«И тарантул, ехидна, гадюка тоже не меняются...»
(Томас Вулф)

«Как же тоскливо становится писать для этих немногих избранных...» — решил однажды Глупоглаз. И написал нечто. О том, что получилось, спорили очень долго. Поток сознания? Механика автоматического письма? Черный юмор? Проза абсурда? Или поэзия? Сатира? Но на что?.. Это что угодно, только не «роман», как заявлено о жанре произведения на обложке довольно скромного макмиллановского издания 1971 года, — именно тогда это было опубликовано, хотя написано было за пять лет до того, как.

...Стихи, фразы, мысли, междометия, письма, сочиненные странными людьми странным людям по не менее странным поводам... А имена? Ужас... Жуткий трущобный жаргон... И язык какой-то корявый... Создавалось впечатление, что автор — «поэт-лауреат молодой Америки», по выражению газеты «Нью-Йорк Таймс» — разучился грамоте и начисто забыл, что на свете существует такая прекрасная вещь, как запятые, заменив их везде торопливо захлебывающимся союзом «и»... И вообще...

Но. Подумав немного, разобравшись в лихорадочных нагромождениях причастий, деепричастий, повторов и уже упомянутых «и», начинаешь догадываться, что, наверное, нелепые истории, то и дело приключающиеся с целым калейдоскопом персонажей, которые носят «говорящие» имена, не так уж и глупы... Что где-то, вроде, даже есть какой-то смысл. Или что-то типа смысла... Что это самое «и» не только не мешает восприятию, но наоборот, непостижимым образом убеждает в обнаженной и напряженной искренности того, кто все это записывал... Что все это вполне вписывается в контекст общего литературного процесса, а именно — в ту главу учебника по истории зарубежной литературы, где говорится про «модернизм» (а туда, кажется, вообще все можно вписать), и где оный не только не очень охаивается, как было принято как бы раньше, а, напротив, весьма подробно описывается, определяется, вгоняется во всяческие рамки — безо всякой видимой пользы как для него самого, так и для нас, — спасибо, хоть признается его относительная ценность для мировой литературы (как известно, самой прогрессивной мировой литературы в мире)... И что также, может быть, всё это — попросту говоря, один тотальный стёб, добродушный оттяг молодого, талантливого и уже вкусившего славы человека...

И вот, сделав все эти потрясающие воображение маленькие открытия, поневоле начинаешь от души радоваться за автора: какой он-де хороший, милый, умный, сообразительный и проч., и как это я его хорошо от нападок закосневшей в своем невежестве критики защитил...

Но... Опять возникает это проклятое «но» и упрямо ворочается где-то в районе затылка. А нуждается ли сам автор в подобном адвокате? не похожа ли вся моя искусно выстроенная защита на пресловутый героический таран новых ворот? Ведь все это какими-то местами похоже и на истории Матушки Гусыни, без которых ни один англоговорящий ребенок никогда не уснет вечером, и на лимерики Эдварда Лира, «бессмертного английского сюрреалиста, коим создан косолапый Мопсикон-Флопсикон» (Энгус Уилсон), и на логику кэрролловского Старика, Сидящего На Столбе, и на целый зоопарк героев Джона Леннона. Ведь люди, подобные выводку персонажей Боба Дилана, перекочевавших сюда из его же песен, еще водятся на земле, хотя со времен викторианских чудаков встречаются все реже и реже. Ведь и «ненаказанное трепло», и «гомер-потаскуха», и «Дружелюбный Пират Рохля», и «принц гамлет своей гексаграммы», и..., и..., и... — это всё «в действительности один и тот же человек» — «всего лишь гитарист», «который хотел бы совершить что-нибудь существенное, типа, может, посадить в океане дерево...» Ведь радикализм и романтизм в ту пору еще «молодого» американца очевидны и не требуют никаких пояснений — как и его песни, известные всему миру... Ведь всё это похоже на рот, нарисованный на электролампочке — «чтоб она могла свободнее смеяться».

...Итак, я вас предупредил. Оно — то, что есть. Не более и не менее. Или каким должно было стать. Можете, конечно, называть это «романом» — так привычнее. Или «незаписанными пластинками» — так круче. Или «не очень чистым потоком сознания» — так умнее. Или «бредом торчка» — так спокойнее. Некоторые сокрушенно покрутят головой: всё Запад, мол, 3апад... Некоторые всё простят гению: они к этому готовы. Некоторым между строк откроется нечто за пределами всякого выражения — пусть их...

Не забывайте только, что «мы можем учиться друг у друга», на самом деле. И еще: «дело не в том, что не существует Воспринимающего для чего угодно написанного или представленного от первого лица — дело в том, что просто Второго лица не существует»...

Ну, а теперь — удачи вам. Может быть, у вас хватит терпения на то, что называется «Тарантулом».

Типичный представитель современности

"Мир человеческий изменчив", Владимир Уфлянд

"Он самый известный из этих практически абсолютно неизвестных поэтов. Его всегда поминает Бродский. Несколько раз он попадал в заграничные антологии. Уфлянд - человек, умеющий все. Он соткал гобелен. Однажды мы ночевали зимой в лесу в избе, надо было не проспать поезд очень рано, а будильника не было. Уфлянд что-то такое посчитал в уме, набрал в кастрюлю какое-то определенное количество воды, вморозил в нее большой гвоздь, укрепил кастрюлю над тазом. В требуемые пять часов утра гвоздь вытаял и загремел в таз. Уфлянд в стихах, как Зощенко в прозе, но лиричнее слит со своим простоватым героем…" – там пишет Лев Лосев, а Лосев просто так писать не будет. А еще Лосев писал, что главное у Уфлянда – рифма, и с ним был согласен Бродский. Такая история.

Что сказать про Владимира Уфлянда? Родился в историческом 1937-м, с исторического факультета ЛГУ был отчислен за непосещение занятий по марксизму, обвинялся в хулиганстве (кажется, "просвещенные" сотрудники питерской тюрьмы "Кресты" до сих пор гордятся, что среди их "постояльцев" был, в том числе, и он), рисовал, участвовал в запрещенной выставке вместе с Михаилом Шемякиным и Владимиром Овчинниковым, написал тексты песен для фильма "Небесные ласточки". Издавался в сам- и тамиздате, первая книга вышла в 1978 году в "Ардисе", в России начал печататься лишь в 1990-е. Дружил с Бродским. Писал прекрасные стихи. Умер в 2007 году.

Вышедшая в 2011 году книга "Мир человеческий изменчив" на сегодня – самый полный свод текстов Уфлянда. Книга, замечу, тиражом 600 экземпляров все еще доступна в продаже – поторопитесь.

***

Я искал в пиджаке монету.
Нищим дать, чтоб они не хромали.

Вечер, нежно-сиреневый цветом,
оказался в моем кармане.
Вынул.
Нищие только пялятся.
Но поодаль: у будки с пивом
застеснялись вдруг пыльные пьяницы.
Стали чистить друг другу спины.
Рыжий даже хотел побриться.
Только черный ему отсоветовал.
И остановилось поблизости
уходившее было лето.
Будто тот, кто все время бражничал,
вспомнил вдруг об отце и матери.

Было даже немного празднично.
Если приглядеться внимательней.

***

Мир человеческий изменчив.
По замыслу его когда-то сделавших.
Сто лет тому назад любили женщин.
А в наше время чаще любят девушек.
Сто лет назад ходили оборванцами,
неграмотными,
в шкурах покоробленных.
Сто лет тому назад любили Францию.
А в наши дни сильнее любят Родину.
Сто лет назад в особняке помещичьем
при сальных, оплывающих свечах
всю жизнь прожить чужим посмешищем
легко могли б вы.
Но сейчас.
Сейчас не любят нравственных калек.
Веселых любят.
Полных смелости.
Таких, как я.
Веселый человек.
Типичный представитель современности.

***

Набрав воды для умывания
в колодце, сгорбленном от ветхости,
рабочий обратил внимание
на странный цвет ее поверхности.
— Вот дьявол!
Отработал смену.
Устал. Мечтаешь: скоро отдых!
А здесь луна, свалившись с неба,
опять попала в нашу воду!
Теперь попробуй ею вымыться!
Чтоб растворился запах пота.
Чтоб стал с известной долей вымысла
тот факт, что смену отработал.

Свою жену он будит Марью.
Хоть и ночное время суток.
Фильтрует воду через марлю.
Но ведь луна — не слой мазута.
И от воды не отделима.
Рабочий воду выливает
в соседние кусты малины.
Кисет с махоркой вынимает.
И думает:
— Вот будет крику,
коль обнаружится внезапно,
что лунный у малины привкус.
Что лунный у малины запах!

***

Уже давным-давно замечено,
как некрасив в скафандре Водолаз.
Но несомненно есть на свете Женщина,
что и такому б отдалась.

Быть может, выйдет из воды он прочь,
обвешанный концами водорослей,
и выпадет ему сегодня ночь,
наполненная массой удовольствий.
(Не в этот, так в другой такой же раз).
Та Женщина отказывала многим.
Ей нужен непременно Водолаз.
Резиновый. Стальной. Свинцовоногий.

Вот ты,
хоть не резиновый,
но скользкий.
И отвратителен, особенно нагой.

Но Женщина ждет и Тебя.
Поскольку
Ей нужен именно Такой.

Как судить о камине по трубе

"Как читать архитектуру", Кэрол Крейго

Давеча давала урок английского и объясняла чаду, что "modern" — это же современный, ну! Знаешь же стиль модерн, помнишь, в школе проходили? (И мучительно надеялась, что ребёнок знает, и мне не потребуется объяснять, потому что мои-то познания сводятся к тому, что готика — это Нотр-Дам де Пари, а барокко — это когда много финтифлюшек).

Пришлось разбираться.

Книжка сама крохотная, размером с две мои ладошки (или одну мужскую), слова пополам с картинками.

Прямо первым делом объясняют, куда смотреть-то, чтобы распознать стиль. На окна? На форму здания? На украшения? Как понять, что было изначально, а что достроили потом?

1 глава — типы зданий, тут мы узнаём, что функциональное назначение здания влияет на его облик, и рассматриваем "здания для отправления культов", замки, дворцы, жилые здания, общественные и торговые.

Например, в Средние Века в Валенсии торговые дома выглядели как крепости. Потому что, одним словом, "воруют".

2 глава — грамматика стилей. Древняя Греция, Древний Рим, ранний христианский и византийский стили, романский стиль, готика, ренессанс, барокко и рококо, палладианский стиль, неоклассицизм, возрождённая готика, боз-ар, стиль королевы Анны (люблю-люблю!) эклектика и модерн!

Например, в романском стиле даже парные колонны делали с разными орнаментами.

Например, готические соборы делали зачастую такими большими, что в них влезало всё население города сразу.

3 глава — материалы. Понятно, что в разное время в ходу были разные материалы, а от материалов зависит и форма здания. В книге рассмотрены натуральный камень, кирпич, декоративная кладка, дерево, чугун и сталь, бетон и стекло. Тут же рассказывают в целом про материалы крыши, облицовочных материалов, потолка и пола.

Например, длинная сторона кирпича называется ложок, а короткая — тычок.

4 глава — колонны и капители (капитель — это верхушка колонны). Отдельно по каждому стилю.

Например, первые небоскрёбы строились как колонны. Пара нижних этажей были из более крупных материалов (база), вся середина была словно узоры-каннелюры на колонне, благодаря окнам, и верхние несколько этажей были с выступающими карнизами и напоминали капитель.

5 глава — арки (снова по стилям).

Например, арки не только визуально придают лёгкости строению, но и реально посередине арки блоки устроены так, что они давят не вниз, а направо и налево. Поэтому же арка куда прочнее, чем просто горизонтальная перемычка на двух колоннах.

6 глава — крыши и фронтоны.

Например, в романском стиле можно увидеть на одном здании сразу много видов крыш — и просто скат, и коническую и многоугольную.

7 глава — своды. Свод — это купол изнутри =) Они бывают цилиндрические, крестовые, веерные и ребристые.

Например, делались своды, конечно, как побочный эффект прочности. Но заодно их прожилки-рёбра украшали орнаментами и барельефами.

8 глава — купола, которые бывают круглые, овальные и многогранные.

Например, просто купол выглядит не безумно красиво и величественно. А вот если поставить его на барабан (арки с окнами), и сверху присобачить фонарь (коническая верхушка с окнами) — вот тогда да!

9 глава — башни. Вообще-то это любое здание, у которого высота превышает ширину. То есть, и телевизионные вышки, и маяки, и углы минаретов, и небоскрёбы. Рассматриваются оборонительные башни, церковные, колокольни, шпили и шпицы, башенки и пинакли.

Например, изначально башни появились, как временное жильё в смутные времена. Двери располагались сильно выше земли и туда надо было взбираться по приставным лестницам.

10 глава — портики и двери тоже различаются по стилям, а не только по размерам и скрипучести.

Например, портики, конечно, вещь полезнейшая. Укрыться от дождя или солнца и продолжать дышать воздухом-то где ж ещё.

11 глава — окна, их обрамление, заполнение, слуховые окна, окна-розетки и витрины =)

Например, английское слово window происходит от древнеисландского wind-eye — глаз ветра.

12 глава — лестницы. Входные, винтовые, маршевые, подиумы...

Например, в очень тесных пространствах делали треугольные ступеньки, ходить, конечно, не очень удобно, зато так большее количество ступенек умещалось.

13 глава — камины и трубы. И вытяжки.

Например, подогрев полов придумали ещё в Древнем Риме.

Последняя глава — орнаменты. Резьба, человеческие фигуры, животные формы, листья, цветы, геометрические фигуры, декоративные предметы и конструкции...

Например, изначально орнаментов не было, а была только резьба. И использовалась она для игры светом и тенью.

В конце книжечки даётся глоссарий, и поверьте, он необходим!

Как правильно запрягать лошадь священнику в Казахстане

"Ложится мгла на старые ступени", Александр Чудаков

Когда эта книжка вышла впервые в 2001 году, ее как-то не особо заметили (и я, каюсь, тоже – ну, не обратили критики ничьего на нее внимания, и зря). А когда книжке спустя лет десять дали “Русского Букера [аж] десятилетия”, то все совершенно оправданно бросились ее читать. А потом снова подзабыли, и снова зря: она совершенно отдельная в ряду... Нет, не особенно-то и понятно: в какой ряд ее ставить – это не совсем мемуары, хотя автобиографичность там имитирована невероятно убедительно, это не обличительно-историческая проза, хотя там хватает описаний чудовищных несправедливостей сталинских времен, но и в принадлежности к отстраненно-изящной словесности книжку тоже не упрекнешь.

Ну, вот эта особняковость и формирует ту причину, по которой ее надо читать. Серьезный специалист по Чехову (и по русской литературе вообще) Чудаков, насколько мне известно, ничего фабульно-придуманного больше и не написал. Но идею именно этого романа он вынашивал аж с ранней юности и довыносил роман, и донес его до нас совсем незадолго до своей неожиданной смерти в 2005-м.
Сюжет романа (если это можно назвать сюжетом) – это жизнь деда автора (и не столь важно: настоящего или нет), который было собрался стать священником, но скрылся от репрессий, отправив себя в самоссылку в Казахстан, где и жил скромным патриархом, умея почти всё ремесленно-крестьянско-хозяйственное, необходимое для жизни, делать самостоятельно. И вот эти умения описаны Чудаковым не просто со знанием, переданным ему [его герою] дедом, но и с трепетным вниманием и даже более того – с любовью. Насколько это может пригодиться нынешнему читателю в практическом смысле – совершенно не важно. Важно, что эти тщательные рассказы формируют особенную атмосферу, которой теперь уж и не подышать, даже забравшись в какие-нибудь степи.
Ну, есть там и ирония, и беглость слога (при сохранении глубины смысла), есть там не только не напрягающая, но, возможно, и способствующая удовольствию разорванность на легко воспринимаемые клочочки-фрагментики – и не знаю, что тут важнее: стиль и слово, смысл и посыл?.. Да и был ли посыл в нынешней его реинкарнации в виде понятия “message” – тоже не знаю. Просто это легкое, но сильное, талантливое, но не обременительное, эпическое, но не мучительное рассказывание о сложной и страшноватой жизни – надо и нетрудно пропустить через себя.

Пока производят нас

75-летие Иосифа Бродского в нашем эфире

Мы живем внутри воды,
Нет ни в чем у нас теперь нужды.
Синь небес и зелень вод
Над Подлодкой круглый год.

Из Джона Леннона и Пола Маккартни
Пер. И. А. Бродского

Мир создан был из смешенья грязи, воды, огня,
воздуха с вкрапленным в оный криком "Не тронь меня!",
рвущимся из растения, впоследствии — изо рта,
чтоб ты не решил, что в мире не было ни черта.
Потом в нем возникли комнаты, вещи, любовь, в лице —
сходство прошлого с будущим, арии с ТБЦ,
пришли в движение буквы, в глазах рябя.
В пустоте стало страшно за самое себя.
Первым это почувствовали птица — хотя звезда
тоже суть участь камня, брошенного в дрозда.
Всякий звук, будь то пенье, шепот, дутье в дуду, —
следствие тренья вещи о собственную среду.
В клёкоте, в облике облака, в сверканьи ночных планет
слышится то же самое "Места нет!",
как эхо отпрыска плотника либо как рваный SOS,
в просторечии — пульс окоченевших солнц.
И повинуясь воплю "прочь! убирайся! вон!
с вещами!", само пространство по кличке фон
жизни, сильно ослепнув от личных дел,
смещается в сторону времени, где не бывает тел.
Не бойся его: я там был! Там, далеко видна,
посередине стоит прялка морщин. Она
работает на сырье, залежей чьих запас
неиссякаем, пока производят нас.
1990

Финальной допечатке "Дождя на реке" Джима Доджа посвящается

Сегодняшний выпуск "Голоса Омара" посвящается вчерашнему молниеносному решению допечатать чуточку сборника стихов и малой прозы Джима Доджа "Дождь на реке". Эту книгу "Додо" выпустил в 2012 году, 7 июня, через пару недель то есть, у нас заканчивается договор на издание, и мы решили напоследок сделать еще 100 экземпляров этого дорогого нашим сердцам сборника и порадовать всех последней возможностью завести эту книгу себе. Допечатка на следующей неделе будет в "Додо", надеемся, аккурат к встрече секты "Голос Омара Live", посвященной роману Джима Доджа "Трикстер, Гермес, Джокер".

Доджа мы любим за его два романа, одну повесть, один сборник стихов и за него самого, учителя недвойственности, дзэн-мастера ежедневности и дарителя восхитительной таковости вещей.