"Повесть о чучеле, Тигровой Шапке и Малом Париже", Константин Дмитриенко
Костю Дмитриенко я все пять лет нашего знакомства знала как плодовитого владивостокского поэта и энтузиаста-издателя. Наша ведьма (с), короче. А тут внезапно (для меня) оказалось, что Костя классный прозаик и стилист — и замечательный рассказчик. Последнее время все что-то повадились все подряд сравнивать с Пинчоном, но тут, на мой взгляд, осторожное и камерное сравнение уместно: Костя, как и помянутый Патрон всех недоходяг, ловко заплетает кучу персонажей и их историй, разбросанных во времени и, отчасти, в пространстве, с паранойей и некоторой чертовщиной.
Вторая ценность этого маленького в смысле страничности романа — в том, что она про российский Клондайк, т. е. про Дальний Восток и наш местный извод Золотой лихорадки, отягощенный бурной историей стыка веков и первых 30 лет века ХХ-го (ну и последующим интересным Советским Союзом, который русскоговорящего Дальнего Востока достиг несколько не так, как европейской части страны). Он касается того, что с людьми делает золото, и в этом отношении в нем запрятан алхимический флер, мне, понятно, родной и симпатичный (по сути своей; в романе-то у героев с этим делом всё довольно мрачно). Однако, сказать, что это и есть "мораль" книги, нельзя, потому что Костя, спасибо ему большое за уважение к читателю, разговаривает, как мы любим, т. е. ребусами, по-шамански — блюд из консервированной тюльки читателю не впаривает. Но по моему предположению роман — без всякого скорбного причмокивания и сокрушенных качаний главою — про пластичность человека, про всяких в нем зверей (или прямо-таки тварей, в библейском смысле слова), и до чего поверхностны всякие там определения типа "казаки", "белые", "красные", "япошки", "хунхузы" и пр. Я за это в том числе полюбила (трижды краснознаменные) романы Александра Григоренко —за вот эту честную отстраненность и безоценочность, такую трудную нам, западным людям, но такую богатую на оттенки — и на персональные выводы, за которые автор — еще раз спасибо! — никакой личной ответственности не несет.
А теперь — квазиспойлеры. Есть подозрение, что голос автора вложен в уста Уруя, который "то ли манегр, то ли тунгус, то ли маньчжурский уйгур", и Уруй этого романа — изящная ипостась хитрого бога (это моя интерпретация, ахтунг!), который знает варианты будущего, но рассказывает их только тем, кому сочтет нужным, обычно — "луча" (это не вполне люди, а такие орсон-уэллзовские персонажи, которым общечеловеческие законы не очень писаны, но за последствия они отвечают мощнее, в любую сторону нарушения или соблюдения этих законов, да и вообще за статус свой, который они то ли сами выбрали, то ли нет). Есть в романе и другие не-люди — Родий Ликин, например, а еще, вероятно, Юдиха ну и кое-кто другой. И с этими ребятами всё затейливее: они, похоже, не-люди как раз потому, что у них нет выбора, изначально. "Луча", таким образом, — существа, которые делают выбор, зная о последствиях, люди — существа, которые делают выбор, в лучшем случае предполагая последствия, а эти вот, которые не-люди, — у них выбора нет, и луча и люди обходятся с ними соответственно — т. е. как с дикими тварями из дикого леса (с). И все это на фоне голографического сгустка всамделишной истории Дальнего Востока, напомню. Колорит, достоверность, все дела.
Ну и техническое: книжку — пока, мы надеемся, — не достать, она в самиздатовском виде только, но мы работаем над тем, чтобы она стала доступна читателю пошире, чем чахлый тираж в несколько десятков экземпляров. О развитии ситуации, конечно, доложим — надеемся, что уже в этом году.
Одно мнение:
Все дело в том, что я училка. И пусть пока что посторонние люди принимают меня за младшую сестру моих же учеников, но на самом деле я вполне чувствую себя старой каргой, люблю брюзжать про современную молодежь и вспоминать, как раньше трава была зеленее, а студенты учились еще до начала сессии. И мне страшно, разумеется. Во-1, потому что самые интересные и клевые люди вдруг оказались на полжизни меня младше. Во-2, потому что я начинаю замечать, что повторяю фразы и интонации этих отвратительных "взрослых", и становлюсь такой, какой я, следуя заветам Питера Пэна, клялась не становиться никогда. 
