Всем задумчивым детям

«Мечтатель», Йен Макьюэн

И что любит побыть один — взрослым тоже очень не нравилось. Им не нравится даже, когда взрослый хочет побыть один, — когда ты с другими, им понятно, что ты затеваешь. Ты затеваешь то же, что они.

Йен Макьюэн, как многие взрослые писатели до и после него, написал детскую книжку для своих собственных детей — так родилось множество замечательных детских книжек. Интересно, что когда писатель рассказывает сказки чужим детям, иногда начинают вообще происходить чудеса — «Питэр Пен», «Алиса в Стране чудес», «Мэри Поппинс».

Питер из «Мечтателя» — родная душа, воплощение всех задумчивых и медленных детей, которые вечно витают где-то не здесь, игнорируя реальность если не полностью, то уж во всяком случае настолько, чтобы постоянно влипать в неприятности. Как успевать по математике, если, начав решать пример, в итоге весь урок пытаешься вообразить себе самое большое число из всех самых больших чисел во вселенной? Как не забыть в автобусе маленькую сестру, если в это время ты спасаешь ее от диких зверей в темном лесу?

Макьюэн рассказывает о всяких чудесах, которые случаются с Питером, и исподволь мягко намекает: раз никто не видит, какое волшебство происходит у тебя в голове, надо им рассказать, если хочешь, чтобы тебя поняли. Хороший совет, многим взрослым бы пригодился.

То, что нам нужно для жизни

"Банда гаечного ключа", Эдвард Эбби

Это не сопротивленье, а война. И все мы прекрасно знаем, кто враг. Не мужчины, не женщины и не дети.

Этот роман написал идеолог и предтеча экотерроризма, анархист и энвайронменталист Эдвард Эбби (1927–1989). На его творчество и жизнь повлияли Торо, Гэри Снайдер и Кропоткин. В 1950-60-х он работал рейнджером в Службе парков. Облагораживал рекламные щиты и, видимо, занимался другими актами саботажа, иначе не смог бы все так детально описать в «Банде». Ну, пил, конечно. Похоронен по завещания так, чтобы не нашли, в пустыне Аризоны (чтобы удобрить собой почву). На ближайшем камне друзья вырезали имя и даты жизни + «Без комментариев». Найти его могилу действительно невозможно — его друг Роберт Редфорд, например, не смог.

А воздействие романа на жизнь замерить проще, чем для многих других произведений литературы. Уже в конце 70-х возникло радикальное эко-движение "Earth First!" и другие партизанские группы прямого действия (Фронт освобождения земли), которые вели борьбу только с собственностью, без кровопролития. Только в 00-х годах подобные организации нанесли ущерба больше чем на 100 млн долларов: их целью было — сделать уродование природы невыгодным. Методы были разные: от творческого усовершенствования биллбордов до борьбы с карьерным способом добычи ископаемых путем вывода из строя техники, с изведением естественных лесов в пользу плантаций древесины и проч. Противоречия, конечно, в этом были: возможные травмы (хотя они оставались на совести компаний-хищников), лозунг «мы так ненавидим хайвэи, что нет причин на них не мусорить», и т.д. Но все это не так существенно, как прекрасный героизм и безбашенная удаль персонажей Эбби, списанных с реальных людей и ставших реальными людьми.

В общем, это великолепный, музыкальный, пронзительный роман (и при этом натуральный кинематографичный триллер) о человеческом братстве, об истинном прайде перед отвратительной безликой массой Системы. Он абсолютно необходим для жизни, хотя по-русски его судьба темна. В сети обретается перевод Е. Мигуновой (неведомого мне качества), но была издана книга или нет, история умалчивает.

Читайте Тувима!

"Стихи", Юлиан Тувим

«Дорогие мои дети! / Я пишу вам письмецо: / Я прошу вас, мойте чаще / Ваши руки и лицо…» - кто не знает этих стихов Юлиана Тувима (в переводе Сергея Михалкова). Тувим вообще известен широким, читающим на русском языке, массам как автор детских стихов. Вернее, был известен – вряд ли сейчас найдется много людей, которые читают его детские стихи. С взрослыми, думаю, дела обстоят еще хуже. Между тем, Тувим в первую очередь взрослый поэт, причем один из главных в Польше.

Знаток языков (например, он переводил свои стихи на эсперанто), Тувим дебютировал в 1913 году (ему было 19 лет), а спустя два года стал зарабатывать переводами с русского (в результате перевел на польский много русской классики). К концу 1910-х он был известным в Польше литератором, основателем литературного кабаре Pikador, создателем поэтических групп, сотрудничал с ведущими литературными журналами, некоторые даже возглавлял. После начала Второй Мировой войны Тувим скитался по Европе – жил в Румынии, Франции, Португалии, Бразилии, в 1942-м переехал в Нью-Йорк, в сороковые сотрудничал с левой прессой, в 1946-м вернулся на родину, поселился в Варшаве. И все время активно писал.

Его ранние стихи – это (в противовес модному в те годы декадансу) оптимистичный гимн молодости, главный герой Тувима – молодой городской житель, счастливый и влюбленный. Но, чем дальше, тем сильнее тексты наполняет пессимизм, кроме того, Тувим обращается к сатире. Но все равно до конца своих дней остается лириком.

Однако, когда читаешь большой корпус текстов Тувима (на русский его переводили Анна Ахматова, Давид Самойлов, Николай Чуковский и другие) в хронологическом порядке, очень интересно наблюдать, как сквозь лирику – то академическую, то едва ли не простонародную – вдруг прорывается неожиданный футуризм.

А в мае

Я кататься привык, господа,

На передней площадке трамвая!

Город меня прошивает насквозь!

Я в голове что творится тогда:

Огни, огнива, беги, побеги.

И весело отчего-то,

Особенно у поворота.

На поворотах

Расправляю плечи самозабвенно,

А деревья шумят вдохновенно,

И пахнет весной

Шалеющий сад,

И ликует вода,

А улицы напропалую звенят:

В мае! в мае! –

Вот так и катаюсь на передней площадке трамвая,

Многоуважаемые господа.

Называется, между прочим, «Критикам». И еще стихотворение, одно из моих любимых, «Обыск»:

Трое – вежливо, спокойно и с улыбкой:
"Так-с… А здесь?.. А тут?.."
Учтиво в душу лезли.
(На губах – усмешка юркой рыбкой,
А в зрачках – угроза скрытых лезвий.)

Этот, скучный, дряблый, будто весь поблеклый,
Притворяется. Другой, лощеный, в каске,
Шарит в книгах. Третий из-за стекол
Зорко щурит сыщицкие глазки.

"Что? Подвинуть? Можно".
(Там, под сердцем, что-то
Будто оборвалось и со стоном – в бездну.)
Липкий страх… А тот, рукой прикрыв зевоту:
"Ну-с… Пойдемте. Будьте столь любезны".

Вот такой поэт – разный, прекрасный и, кажется, сейчас в России, к сожалению, почти забытый. А зря. Читайте Тувима!

«Не подам руки грязнулям, / Не поеду в гости к ним! / Сам я моюсь очень часто. / До свиданья! Ваш Тувим».

Откройся

"Тайны ракушечного пляжа", Мари Хермансон

Ульрика изучает мифы про людей, которых похитили горные или лесные тролли, она этнолог, читает лекции.У нее два сына, и однажды они гуляют по местам, где Ульрика росла. Ульрика показывает им дом, где она жила в семье подруги, и внезапно замечает, как сильно эта семья повлияла на нее, ведь ее нынешний дом почти полностью повторяет этот. Ульрика ведет сыновей в лес, на горы, и на крохотный спрятанный в зарослях ракушечный пляж. Мальчики бегают и играют, и вдруг один из них исчезает...

Кристина не любит разговаривать с людьми. А потом она перестала любить, когда на нее смотрят. К счастью, она увидела маску лисы. Кристина надела маску на себя, и сквозь узкие прорези для глаз увидела мир несколько иначе. Кристине куда легче быть лисой, и она перестала снимать маску. Она нашла в себе частичку души лисы. Когда Кристина полностью переселилась в свои три маски, ее родственники забили тревогу, показали ее врачам и ее упрятали в лечебницу...

Маленькая Ульрика жила с родителями, у них хорошая семья. Но куда больше ей нравилась соседская семья, там несколько детей, успешные родители, и особенно Ульрике нравилась девочка-ровесница, невообразимая красотка, загадочная и несколько отдаленная, как и вся эта удивительная семья. Ульрика очень дружит с этой загадочной и прекрасной Анн-Мари. Одно лето они даже живут вместе, в одной комнате, как сестры. Вот только эта семья удочерила странную маленькую девочку Майю...

Выйдя из лечебницы, Кристина научилась сохранять в себе частички других существ, не прячась за масками. Она подыскала себе дом в удалении от всех, и стала собирать вокруг него ракушки, камни, гнезда, перышки, скелетики крохотных животных. Она слышала, чувствовала их души, складывала их вместе, разрисовывала и разговаривала с ними. По ночам она гуляла по тропам косуль, впитывала воздух, принимала звуки природы. И однажды, подплыв на байдарке к острову, где расположился палаточный лагерь, она увидела то, что перевернуло ее мир и вынуло из нее трепетную, нежную душу...

"У некоторых людей есть к нам ключи. Они умеют открывать комнаты в нашей душе, в которые мы сами не заглядываем. С такими людьми складываются особые отношения, а если это человек подходящего пола и возраста, мы влюбляемся. В противном случае мы просто очаровываемся и становимся зависимыми - как ни назови, суть все равно не изменится."

Легион и детали

"Иностранный легион", Виктор Финк

Одесский юноша Виктор Финк в 1909 году поехал в Париж учиться юриспруденции, но тут началась война и он добровольно пошел воевать в Иностранном легионе (оказывается, довольно многие российские подданные поступили так же).

Вернувшись в Россию, он спустя годы (в 1935) написал об этом книгу. Которая меня заинтересовала со стороны фактологической – не так много я знаю беллетризированных мемуаров (да и художественно-вымышленных сочинений), где рассказывалось бы про участие Иностранного легиона в Первой мировой, и уж тем более про то, как в этих частях оказались и воевали иностранцы из России. Про легион этот мы знаем, что там были собраны совсем не сливки общества (однако Финк оказался не единственным недоучившимся юристом), а про ту войну нам известно, как и про всякую – там больше грязи и крови, чем подвигов и славы – собственно, автор все это и подтверждает, вспоминая своих разнообразных однополчан и военную жизнь и рассказывая истории не героические, а неприятно грязные, грустные и жуткие, причем, довольно простыми словами, отчего, может, еще страшнее их читать – обыденность рассказа усиливает ужас эффективней пафоса.
А еще простыми словами можно точно огранить важные мысли. Или же простыми красками нарисовать сложную картину – пусть в данном случае не всего мира и даже не всей войны, но необходимого для осмысления фрагмента. Да вот вам цитат:

“— Бывает, встретишь парня и подумаешь — скотина и собачий сын… А потом оказывается — человек, и неплохой. Иной и сам того не знает, что он человек. Очень его в жизни крутило и вертело, ему и подумать некогда было о том, что он — человек… Но дай ты ему, ради бога, спокойный кусок хлеба, чтобы без хлопот и без страха, дай ему осмотреться, — так ведь золотая душа.”

“— Не пойму, не пойму, какого черта он в ней увидел… Ведь она некрасивая…
— Ты о ком?
— О ком? — смущенно переспросил он после паузы. — О Луизе. Ведь она некрасивая. У нее нос картошкой и оспины на носу. Какого черта он в ней увидел?
— А ты? — спросил я. — Что ты в ней увидел?
Он посмотрел на меня с изумлением.
— Я? Я? — сказал он, — Но ведь я-то ее люблю. Это совсем другое дело…”

“Человек всю жизнь таскал с собой поганую душу. Думаешь, он не знал, что у него душонка поганая? Знал. Но он ее любил, он бы ни за что не обменял ее на лучшую. А когда горнист играет околевание, такому типу становится страшно, он боится, что на том свете его будут жарить на сале за такую душонку.”

“«Мы, солдаты, — труженики смерти. Мы сидим на берегу великого потока. Он подхватывает нас, мы мчимся в смерть. А женщины несут в себе вечность, ибо им дана тайна плодородия. Это говорю я, не знавший женщин и почувствовавший первое влечение к ним на войне. Дочку садовницы в Верзене я изнасилую послезавтра, когда рота выйдет на отдых».
Эту запись я обнаружил в дневнике убитого солдата пятьдесят шестого линейного полка. Труп валялся на холме Верзене, в винограднике.”

Шекспир и компания

Продолжение нашего необычайного литературного концерта о вдохновении

В прошлый раз мы немножко не допели Шекспира. Исправляемся и поем, а также немножко читаем.

Это были сонеты 20 и 10. На русском 40-й его сонет известно пела Алла Пугачева:

Ну и № 90, конечно, куда же без него. Сейчас самое время его вспомнить:

А вот 65-й сонет исполнял Валерий Леонтьев:

Микаэл Таривердиев в свое время написал небольшую песенную сюиту, которая так и называлась — «Сонеты Шекспира»:

Вот здесь и здесь немного из того же самого в исполнении Дмитрия Певцова. Ну и Офелию помянем заодно в своих молитвах:

А также самого Барда — хоть стрэтфордского, хоть толкиновского, хоть самого Гомера. Песенка-то хорошая и очень литературная:

После чего затем перейдем собственно к компании и вместе с «The Pogues» вспомним двух великих современных бардов — Леонарда Коэна и Брендана Биэна:

В связи с прошлогодним фильмом все вспомнили об американском писателе и сценаристе Далтоне Трамбо, но мало кто помнит, что вот эту песню вдохновил его антивоенный роман 1939 года «Джонни взял ружье»:

Вообще вдохновение — тема широкая. Кто бы мог подумать, например, что роман Джека Керуака «На дороге» вдохновит вот это:

И тем не менее, это так. А вот будущая культовая писательница Рикки Дюкорне стала музой для отличной песенки «Стального Дэна», о котором мы уже упоминали в свяфзи с чудесами литературного нейминга:

И Дори Дейвис, спевшая однажды у нас в концерте песенку про Дерриду, если помните, вдохновлялась еще и романом Фрэнка Херберта «Дюна»:

А коллектив под названием «Гламурные озера», вдохновившись чтением Томаса Пинчона, произвел на свет такое вот произведение:

О чудесах литературно-музыкального нейминга мы продолжим разговаривать в следующий раз, времени и материала у нас навалом, а закончим наш сегодняшний концерт знаковой песенкой Саймона и Гарфанкела с их классической пластинки, у которой тоже очень книжное название — «Подпорки для книг»:

Несмотря на хорошую погоду, не забывайте читать. Привет.

За гранью отчаяния всё как обычно

"Эндшпиль", Сэмюэл Беккет

"Нет ничего смешнее несчастья, что правда, то правда... Да, да, это самая потешная штука на свете"
— Нелл, "Эндшпиль"

"Джеймз Джойс был синтетиком, старался привнести [в текст] как можно больше всего. Я же аналитик и стараюсь оставить как можно больше всего за текстом".
— Сэмюэл Беккет

Взялись мы смотреть сквозняком эпохальный театральный проект ирландского телевидения "Беккет на пленке". Это все 19 пьес нобелевского лауреата, включая и те, что без слов. Все пьесы поставили разные режиссеры, с разным актерским составом, и это, конечно, пир ума, духа и остальных эфирных запчастей человеческого организма. А следом перечитать (или прочесть вообще, по первому разу) эти драматургические шедевры — самое то. Сегодня я вкратце доложу о свежих впечатлениях от одноактной пьесы "Эндшпиль" ("Конец игры" еще есть в переводах).

В пьесе четыре персонажа — дедушка с бабушкой (безвылазно сидят в мусорных баках — урнах то есть, в обоих смыслах слова, — на арьерсцене, ходить не могут, потому что безногие), отец (ноги есть, но ходить не может — и слепой) и сын (не может сидеть, ходит плохо), действие происходит в неопрятной унылой комнате, где, кроме баков дедушки с бабушкой, кресла, двери и двух окон, больше ничего нет.

Как и любая другая пьеса Беккета — да что там, как любой его текст — эта сплошь притча и игра архетипов. Минимализм Беккета и его медитации на отчаянное положение под названием "жизнь" позволяют вчитывать (или всматривать) в него много чего, и, в отличие от, например, скользкой и призрачной многослойной вуали "Детства Иисуса" Кутзее, метафоры тут возникают вполне стойкие и недвусмысленные. По причине тех же минимализма и архетипичности возникающие ассоциации зависят и от текущего состояния мозгов читающего/смотрящего — и насущных обстоятельств. Мне, к примеру, ловко и легко вчитать в эту пьесу, во-первых и в-простых, прямой буквальный смысл происходящего, то есть отношения взаимозависимости формально близких друг другу людей, как связь всегда о двух концах, терзающий и терзаемый всегда совмещаются в каждом из участников связи, а изъяны и немощи их — и бремя, и награда для обеих сторон. Во-вторых, на фоне О'Брайена и чтения про непростые отношения ирландцев-интеллигентов первой половины ХХ века со своей Родиной, хороша и цельна тут такая метафора: сын — собственно, сын своей страны, отец — Родина, бабка с дедом — историческое прошлое, легендарное и фактическое, этой самой Родины. Слегка подкрутив читательский окуляр, можно прочесть всю пьесу под этим углом и увидеть в ней в точности то, что происходит не там и тогда, а тут и сейчас, в РФ, в 2010-х.

Все трое великих ирландцев — двое вырвавшихся из страны (Джойс и Беккет) и один оставшийся (О'Брайен) — то ли потому, что они ирландцы первой половины ХХ в., то ли это просто черта подобных инопланетян, а ирландцами они оказались по чистому совпадению, наделены поразительным даром смотреть на человеческие обстоятельства, которые, например, мне как читателю могли бы показаться чудовищными, с особой точки зрения. Этот взгляд не упрощает, не искажает, не предлагает утешений, не перетолковывает — и это не просто хроника происходящего. Это такое сказочное "белое свидетельство", неуловимое прикосновение художника, точное и творящее настолько, что сама эта способность так видеть наделяет читателя покоем и силой смотреть на что угодно традиционно "ужасное" так же — и продолжать, невзирая на полученное знание, жить, не закрывая глаза.

Одно стихотворение ко дню рождения поэтки

26 мая исполнилось 80 лет Наталье Горбаневской

Но что на этом темном этаже,
где даже лифт боится задержаться,
что там за дверью, в глубине, в душе,
где даже пятна света не ложатся,

где капелька по капельке течет
ночная тишина и поволока,
где проволока тонкая сечет,
едва коснешься звездного порога,

где повилика вьется по стене,
холодная и влажная на ощупь,
и палевых ресниц не видно мне,
и не проникнет голос твой извне.
Площадка этажа пуста, как площадь,
как площадь в некончающемся сне.

Наталья Горбаневская

Где вы только ни побывали, сэр, все-то вы видели

"Мандала Шерлока Холмса", Джамьянг Норбу

Крайне удивительная книжка: написал ее вполне реальный тибетец по-английски, и повествует она о приключениях Шёрлока Хоумза, тем самым являясь частью канона «холмсианы», которая издавна выделилась в отдельный и крайне уважаемый жанр детективно-приключенческой литературы. Как известно по упоминаниям в классических трудах сэра Артура Конана Дойла, после поединка с профессором Мориарти и падения в Райхенбахский водопад, великий сыщик несколько лет провел в Индии и Тибете. Вот об этих потерянных годах и идет речь в мистико-историческом детективно-приключенческом романе — насколько мне известно, первом из Тибета вообще (кто вспомнит что-либо литературное из Тибета, кроме «Книги мертвых»?), не говоря уже про такой жанр.

Роман же довольно линейно повествует о приключениях сыщика, инкогнито приехавшего в Индию и решившего отправиться в Тибет за сокровенными знаниями в сопровождении другого литературного персонажа — Хурри Чандера Мукерджи, героя романа Радъярда Киплинга «Ким». Текст представляет собой откомментированные мемуары этого шпиона, авантюриста и знатока Востока. В Индии Хоумз блистательно распутывает несколько преступлений и покушений на свою жизнь (организованных приспешниками профессора Мориарти, ясное дело), демонстрируя свои фирменные методы дедукции и пользуясь знаниями о местных обычаях, почерпнутыми у своего проводника Мукерджи. После чего успешно перевоплощается в тибетца (кто, как известно по классике, тоже ему удается) и ухитряется проникнуть на запретную святую территорию страны и разыскать там… ну, примерно Шамбалу. От детективно-приключенческого динамичного романа книга плавно перетекает в динамичный мистический триллер. Заканчивается все, ясное дело, распутыванием всех узлов, грандиозным мистически-энергетическим взрывом (намекающим на то, что древние мудрецы Востока имели ядерное оружие), но все, понятно остаются живы и все завершается хорошо.

Книжка выстроена грамотно, наполнена массой полезных и бесполезных сведений об Индии и особенно Тибете. Это потому что автор, живущий в США в изгнании, — патриот, и цель его — помимо завлекательного сюжета еще и познакомить читателя с загадочной своей родиной.

Игры разума

«Легенды современности: Окупационные эссе», Чеслав Милош

Поэт, переводчик, эссеист, лауреат Нобелевской премии (1980), Праведник мира — Чеслав Милош писал эти тексты, названные теперь «Окупационными эссе», в 1942-1943 годах. После войны он публиковал эти тексты, правда, в разрозненном виде. Но, только читай их один за другим, понимаешь, что они представляют собой единый корпус текстов, способных существовать друг без друга, но приобретающих суперсилу лишь вместе, под одной обложкой.

Это очень сложные тексты, и про них очень сложно писать, особенно, не обладая тем интеллектуальным багажом, который был у Милоша (а в мире мало найдется людей, обладающих хотя бы сравнимым багажом знаний). Что такое «Окупационные эссе»? На первый взгляд, это литературоведческие тексты, посвященные Дефо, Бальзаку, Толстому, Стендалю и другим, и их вполне можно воспринимать именно как высокое литературоведение. Однако это, конечно, не только и не столько литературоведение — на основе классических произведений мировой литературы Милош рассуждает о времени и о себе, о современном ему мифотворчестве, об ответственности интеллектуала за происходящее вокруг. Сформировавшийся между двумя чудовищными войнами (а какие войны не чудовищны?), рожденный в 1911 году Милош пытается постичь происходящие в Европе, найти корни этому. Естественным для него является анализ литературы, в которой, как в капле воды, отражается мир.

Вторая часть книги — переписка (того же времени) Милоша и Ежи Анджеевского, автора, в числе прочего, романа «Пепел и алмаз», экранизированного Анджеем Вайдой. Литературовед Ян Блонский во вступительном слове очень точно формулирует суть эссе Милоша: «Мы оба — совершенно сознательно и как бы из центральной ложи — наблюдаем невообразимые преступления…. и, более того, мы чувствуем, что в любой час могут произойти преступления еще более ужасные. Какую позицию мы должны занять? Разумеется, мы осуждаем эти преступления. Но что мы должны сделать, чтобы понять, как такое возможно? И какими являются — или были — глубинные причины этих преступлений и ошибок? Где и в какой момент европейская цивилизация — оба писателя в этом не сомневаются — выбилась из колеи или сбилась с верного пути?..» И, чуть дальше: «Но оба понимают, что для философских рассуждений уже не время и что то, что необходимо выработать, это никакая не система, но позиция, которая позволит человеку, как написал бы старинный поэт, “бесстрашно столкнуться / С несчастьем самим и кровавому твердо / Показать победителя лик…” В интеллектуальные рассуждения, таким образом, незаметно вкрадывается личный момент. Ибо эта позиция не может быть только интеллектуальной, она должна вырастать из всего человека…»

Вот отрывок из письма Анджеевского Милошу: «Наверное, у Тебя неоднократно была возможность заметить, сколь частым явлением в наше время является разлад между мировоззрением человека и его жизнью. Разлад, правда, старый как мир, но мне кажется, что в настоящее время особенно резко обозначившийся. Редко встречаются люди, живущие в соответствии со своими высказываниями. Люди живут хуже, бедней и трусливей. Своей жизнью они на каждом шагу противоречат своим словам. Отовсюду заливает нас безмерность лжи, лицемерия и цинизма. Сомневаюсь, чтобы Диоген, живя в наше время, захотел жить в бочке. Подозреваю, что он писал бы статьи и оглашал по радио выступления. Рекомендующие такой образ жизни, но сам жил бы на современной фешенебельной вилле. Хотя все современные идеологии рекомендуют трудную жизнь, героическую и мужественную, идеал, к которому большинство современников стремятся и который практически реализуют, — это легкая жизнь. В то время как идеология пропагандирует самоотречение и жертвенность, ее приверженцы склонны скорее полными горстями наслаждаться жизнью. Современники с достойной удивления ловкостью усовершенствовались в поддержании неведения левой руки о том, что делает правая…»

А вот отрывок и письма Милоша Анджеевскому: «…в такие периоды, как нынешний, когда требуется максимальная быстрота решения, способность одним ударом разрубать гордиевы узлы, упорство, отказ от сомнений (иногда имеющий привкус дефетизма, то есть пораженчества), — есть ли место в таких условиях людям подобного типа (Милош говорит об «интеллектуалах» — прим. Е. К.); можно ли констатировать (причем не только теоретически, но и экспериментально), что возникает благожелательная для них атмосфера?». И, с некоторыми оговорками, отвечает утвердительно.

И, наконец, цитата из одного из эссе: «Выводы, вытекающие из раздумий над переживанием войны, скорее тревожны. Крепко веря в уничтожение доктрины расового сверхчеловека, можно спросить, удастся ли похоронить и забыть столь мощный заряд зла, как это пытались сделать после Первой Мировой войны, продолжая существовать в иллюзиях благоденствия. Все зависит от того, как совесть человека позволит ему справиться с сомнением. Если оно поселится в человеке, если борьбу за “жизненное пространство” он сочтет естественной, то на арену выйдут политики-реалисты, которые в равновесии сил и взаимных шахматных ходах государств будут искать единую основу международных отношений. А это, как мы знаем, ведет уже не к «малым войнам» между двумя государствами, а к тому, что должно кончиться фейерверком для всего земного шара. Если же человек преодолеет сомнение и вновь вернется на старый путь мечтаний о государстве объединенного человечества — еще неизвестно, какую формулу он выберет. То ли, сочтя, что цивилизация в ее нынешнем виде в принципе зла, захочет ее уничтожить, перепахать и строить новую, воспитывая массы в братстве нищеты и утраты личности? Или же, признавая, осознанно или неосознанно, традицию западного христианства, захочет цивилизацию обновить, обогатить и улучшить, заменяя устаревшие институции и приспосабливая их к новым требованиям? Неизвестно…» Даже страшно, до чего актуальная книга.

А по поводу времени появления этих эссе сам Милош говорил так: «…если все в тебе — дрожь, ненависть и отчаяние, пиши предложения возвышенные, совершенно спокойные, превратись в бестелесное создание, рассматривающее себя телесного и текущие события с огромного расстояния. Не берусь утверждать, что этот рецепт можно использовать всегда, но тогда он помогал…»

Волшебная таблетка

"Развитие мозга. Как читать быстрее, запоминать лучше и добиваться больших целей", Роджер Сайп

Это практичнейшая книга, волшебная таблетка, в отличие от многих мною читанных, говорящих о том, как надо верить в себя и много упражняться. Не, никто не отрицает необходимость и пользу тренировки памяти, но Сайп предлагает очень простые трюки, помогающие подняться на пару левелов выше. Я читала по-честному, делая все упражнения, по одной главе в день, чтобы они успевали усваиваться. По прошествии нескольких недель я все еще помню наизусть "список единорога" и названия всех глав книги. А вам слабо? :)

Приведу для затравки коротенечко по одному лайфхаку на каждую тему.

1. Как запоминать лучше.

Представьте, что вы находитесь в офисе компании, обслуживающей тысячи клиентов. Вы стоите перед шкафом, где собраны папки с информацией обо всех клиентах. Папки организованы в алфавитном порядке.

Вы сможете быстро найти свою папку? А мою? А какого-нибудь Артуро Родригеса?

Конечно, да. Потому что информация организована по определенной системе.

Роджер Сайп учит, как организовать в голове систему папок, в которую можно будет класть почти безграничное количество информации. Нужны всего-то папка, образ и клей. Например, нам надо в магазин за продуктами. В качестве папок используем своё тело. Мысленно рассовываем образы необходимых продуктов по частям тела — и вуаля! Надо ещё и в аптеку? Да легко. По тем же папкам рассовываем лекарства. Папки можно использовать много раз одновременно. В качестве клея — повторение, если нужно положить информацию в долгосрочную память. Если не нужно, то пару суток всё помнится само, а потом так же самостоятельно стирается. (Я вот так уже неделю хожу в магазины, никаких рукописных списков больше не нужно)

2. Как читать быстрее.

С помощью закладки. Секрет в том, чтобы вести ее НАД строчкой, которую вы читаете. Мозг умеет читать быстрее, чем мы все это делаем. Примерно в 10 раз быстрее, если заморочиться и потренироваться. Но глаза постоянно возвращаются к уже прочитанному и перечитывают это снова (если вы читаете стихи или Евангелие, то пусть так и будет, но если нормальный текст, то перечитывать каждую строчку глупо, вы и так уже все поняли). Если отрубить глазам возможность хаотично метаться к уже изученному, то дело пойдет быстрее.

3. Как добиваться больших целей.

Первым делом, надо правильно их сформулировать. То есть, утвердительно, измеримо и с дедлайном. Вторым делом, записать их. Письменно. Прямо реально записать. И третьим делом, повесить повсюду в доме, чтобы они постоянно были перед глазами.

Дышать и задыхаться

"Упраздненный театр", Булат Окуджава

Очень не нравится мне штамп, который ставится на книжки, которые рассказывают про то, что автор не сочинил от начала до конца, а про то, что, может быть, случилось с автором на самом деле. На штампе этом – противные слова “автобиографическая проза”.

Булат Окуджава не придумал, конечно, свое детство, но его “Упраздненный театр” – не мемуар в строгом смысле. Хотя, проза, конечно. Хотя, автобиографическая – поскольку про себя... Он нежно, аккуратно, с любовью и поэтически досочинил все то, чего не мог понимать, будучи ребенком, все то, чего не мог помнить по причине малолетства, все то, что узнал про своих близких значительно позже, но он тщательно сохранил и передал читателю свои тогдашние радости, огорчения, переживания, маленькие и большие трагедии и очень живой воздух, которым дышала его большая, разносословная и разнохарактерная семья.
И цель этой его книжки – конечно, не только в том, чтобы нам с вами рассказать факты (и любопытные, и драматичные), а в том, чтобы и самому автору перечувствовать еще раз то, чем было полно его прекрасное (до поры) детство, и нам дать этим подышать (и, чего уж там, под конец этого прекрасного детства чуть не задохнуться от боли).

И, конечно же, думается поневоле о том, как мучительно страшно были неправы люди, которые искренне хотели осчастливить отдельную часть человечества в отдельно взятой стране, и как плохо от этого стало и стране, и этим людям, и тем, кого они собирались осчастливить...

Неочевидные книжки и нежданные радости. В картинках с подписями

Наши литературные новости, о которых вы больше нигде не узнаете

Сначала о новинках:

На днях выпущен долгожданный трехдисковый сет Аллена Гинзбёрга «Последнее слово о первом блюзе». Стоит ли говорить, до чего это прекрасно? Посмотрите лучше трейлер:

Еще одно пополнение корпуса литературы битников: новую книжку выпустил и Гэри Снайдер (он же Джафи Райдер в «Бродягах Дхармы» Керуака).

Новый роман выходит в июле и у Рикки Дюкорне — писателя великого, но совершенно недооцененного в России (потому что слишком хороша для русского читателя, что ли? На русском выходил всего один ее роман, да и то в таком странном виде, что автор бы его сама не признала). Но мы вам сказали об этом, и теперь живите с этим знанием.

Теперь жесткие новости:

На прошлой неделе свое 80-летие отметило издательство «Новые направления», созданное великом подвижником и отличным поэтом Джеймзом Локлином. Это одно из лучших издательств на этой планете, чтоб вы знали.

В Лондоне, как раз в эти дни (до 5 июня) проходит фестиваль Сэмюэла Бекетта, так что у вас теоретически есть шанс что-то посмотреть. Подробности здесь.

А В Дублине полным ходом идет подготовка к Блумздню-2016. Вот программа. Хайлайты: Джойс-автобусом, любимый завтрак Джойса и, конечно, бордель поэзии. Если вы там — не пропустите.

Наше маленькое телевидение:

Один из величайших клоунов, поэтов и музыкантов современности Херман ван Вейн сим объявляет о своих гастролях по Фландрии в 2017 году. Да, это литература, детка, и неважно, что книжки его стихов прилагаются только к компакт-дискам и DVD. В России его адекватно исполняла только Елена Антоновна Камбурова, если кому-то повезло ее видеть на сцене:

Но, конечно, ничто не сравнится с первоисточником - это один из самых известных его номеров:

О другом. Еще в апреле американский ПЕН опубликовал интервью, которое взял Майкл Каннингем у российского координатора издательских программ (и друга "Додо") Ильи Данишевского в рамках его (Каннингема) серии интервью, беромых у (взимаемых с) разных литературных людей по всему миру. Большого ажиотажа по этому поводу у русской публики мы что-то не наблюдали, но чтоб вы потом не говорили, что смотрели в другую сторону, вот все три его части. Обсуждают гомофобию, гомоненависть, цензуру и насилие в современной России, наслаждайтесь:

Теперь мы прекратим быть телевизором и немного побудем картинной галерей.

Угадали, что это? Техасская студентка Рейвен Джонсон у себя в уютном бложике коллекционирует — среди прочего — японские обложки. Вот эти — на «Финнеганов» Джойса. Вы знали, что роман переведен уже на 10 языков, включая, между прочим, турецкий? Стоит ли говорить, что российского языка среди них нет и пока не предвидится?

А вот это — красивый японский Франц Кафка, там же.

Красивый японский Томас Пинчон.

И наконец — красивый японский Габриэль Гарсия Маркес. Все это происходит в одной реальности с реальностью современных российских книжных обложек.

Вот на этой высокой ноте разнообразных эстетических переживаний мы и прекращаем наш сегодняшний сеанс литературного вещания. Не забывайте читать книжки.

Атомистическая теория велосипеда, или Интересный ад

"Третий полицейский", Флэнн О'Брайен

Продолжаем нашу многосерийную беседу о Флэнне О'Брайене: дорогая редакция в моем лице добралась до "Третьего полицейского". Что творится в существующих трех переводах этого романа на русский, не ведаю, но говорят, что последний, опубликованный издательством "Текст", пригоден для чтения и роман некое сильное впечатление производит и в переводе. Ну хорошо.

Читая О'Брайена (в любой его ипостаси), я на редкость остро интересуюсь персоной/тенью автора за его текстами, а применительно к "Третьему полицейскому" — и подавно. О'Брайен, как я уже сообщала почтеннейшей публике в прошлом своем эфире, всю свою писательскую жизнь старательно заметал свои человеческие следы в собственной прозе; то же утверждают и его биографы. Есть у меня знакомые, которые ведут себя в жизни так же, как О'Брайен — в своих текстах: это "удивительные человеческие магнитофоны" (с), чрезвычайно разговорчивые, скорые и острые на язык, экспансивные, мимичные, едва ли не буйные во всем и, одновременно, совершенно непроницаемые, полностью приватные, закрытые на все засовы, застегнутые на все пуговицы. Общаться с ними — все равно что наблюдать непрерывный стендап-спектакль — и без всякого результата пытаться влезть такому человеку если не в душу, то хотя бы в ее предместья. Ипостась О'Брайена-колумниста и не предполагает никакой интимности между читателем и автором, это разговор на базарной площади (или в людном пабе в большой компании). Но романы-то, романы? Обыкновенно слышишь в них какое-никакое личное высказывание, пусть и не все авторы откровенно гоняют персональных бесов. О'Брайен же всякий раз ухитряется скрыться в причудливой вязи своих дьявольски ловких, находчивых, точных и временами уморительно смешных словесных трюков. Быть может, поэтому его изысканный диковинный литературный дар широко известен в узких кругах, среди публики со специфическим чувством юмора и вкусом на такое вот ловкачество.

Содержание "Третьего полицейского" пересказывать без спойлеров затруднительно, поэтому скажу так: некий персонаж (его имени мы так и не узнаем), сирота более-менее с детства, возвращается — уже юношей — домой из приюта, полностью увлеченный трудами некоего ученого-философа де Селби (ему посвящены обильные подробные авторские сноски); вернувшись на родину, наш герой многие годы (без подробностей) постепенно приближается к ключевому событию своей жизни, а именно — [спойлер]. Это действие он совершает вместе с человеком, который все эти годы "заботился" о собственности и недвижимости нашего героя. После совершения этого действия наш герой оказывается в интересной странной реальности, очень похожей на обыденную, но все же причудливо другой. В этой причудливой реальности он сталкивается сначала с человеком, которого [спойлер][спойлер][спойлер], и тот рассказывает ему о трех полицейских, которые, среди прочего, умеют распознавать ветра по цветам и делать из этих наблюдений неожиданные выводы. Наш герой отправляется к этим полицейским, чтобы выведать у них о нахождении [спойлер]. Далее происходят приключения героя с полицейскими, в ходе которых он едва не [спойлер], но [спойлер], а попутно узнает поразительные вещи об атомистической теории человека и велосипеда, испытывает на своей шкуре апории Зенона, общую теорию относительности, устройство вечности и некоторые другие новейшие достижения и заблуждения (де Селби-)науки. В результате оказывается, что [спойлер], все вроде бы налаживается, но потом [спойлер]. В конце концов — как бы! — выясняется, что [спойлер].

На всё это я, загипнотизированный читатель, смотрю не отрываясь и к концу понимаю, что мне только что рассказали 200-страничную "лохматую собаку", и, вероятно, это самая длинная и остроумная "телега" в этом стиле, какую мне доводилось до сих пор слышать. А когда подберешь отвисшую челюсть и произнесешь сакраментальное "ну и ну-у-у" или "вот те на-а-а", автора-престидижитатора уж и след простыл.

Так отчего же мне неймется знать, что за штука такая — Флэнн О'Брайен? Оттого, что, в отличие от многих других писателей, он, мимоходом, буднично и со смешочками поминает Устройство Вселенной, Смысл Жизни и Всё Такое, а сосредоточиться настоятельно приглашает на Всём Другом, да и это, в общем, не всерьез. И мне в результате кажется, что О'Брайен что-то знает, но хитро скрывает от меня, хотя хвост этого "чего-то" постоянно мелькает за его словами.