Путь от разума к чувству

«Аркадия», Том Стоппард

В отличие от Кутзее, о котором речь была в прошлом эфире, Том Стоппард делает все, чтобы читатель понимал, в какую игру он играет, и чувствовал себя полноправным соучастником. Точнее, видимо, сказать «зритель», потому что «Аркадия» это театральная пьеса. Как талантливый сторителлер и драматург, Стоппард выстраивает текст на внутренних рифмах и символах, которые воспринимаешь последовательно и в которых раскрывается его послание. Но текст этого послания — прозрачен, четко сформулирован, осознанно заложен и может быть считан. В лучших традициях британского классического детектива Стоппард разбрасывает подсказки, кусочки пазла, предоставляя нам вполне праздное, но радостное удовольствие самим складывать их в цельную картину. Эта система зеркал, в которых отражаются и трансформируются образы, не ставит своей целью нас запутать — это просто машина, необходимая для того, чтобы через собственное устройство явить нам авторскую идею. Ее можно и нужно понять, и она от этого не перестает работать именно так, как задумано, а напротив, раскрывается в процессе.

Как во многих других текстах Стоппарда, в «Аркадии» — две временные линии, которые всю пьесу танцуют одна с другой. Начало XIX века, час восхода английского романтизма, лорд Байрон, эпоха Просвещения изживается романтическим мифом, райский сад в эпоху всеобщего Разума разлагается под влиянием культа Чувств, девочка-подросток со способностями к математике показывает своему юному учителю смерть Вселенной. Наши дни, несколько ученых пытаются найти и выявить смысл — каждый в своей области исследований. Их ведет наитие, будто они начинают видеть какие-то неуловимые очертания смысла, еще чуть-чуть — и они соберут пазл. Это зыбкое предвкушение пленяет их и влечет за собой, заставляя грешить против научного метода, и в конце концов против самой Истины, по велению сердца. Тем не менее, кого-то из них этот интуитивный поиск приводит к озарению, к прорыву, к прозрению в устройство природы. Позже, в «Береге утопии» Стоппард будет много говорить о том, что и эта интуиция — иллюзия, но сейчас он только выкручивает на полную громкость ту мелодию, которая пронизывает мир, как время от времени издалека все же слышится тем, кто одержим поиском смысла, и заставляет нас почувствовать ее неизбывную печальную красоту. За дар слышать эту мелодию человек расплачивается сознанием, что живет в распадающемся мире, конец которого сам приближает каждым своим поступком, каждым своим дыханием. Чувства привносят во вселенную тепло. Любовь увеличивает энтропию. Наше стремление друг к другу питает второй закон термодинамики. Прекрасный, гармоничный порядок Разума извечно обречен — и мы сделаем всё для этого.

Когда простота ценнее всего

"Минувшие дни. Воспоминания", Нина Дьяконова

Воспоминания Нины Яковлевны с виду незамысловаты и читаются как текст очень пожилого человека, но в этом и их прелесть и ценность. Эта небольшая книжка очень утешает — она показывает непрерывность истинной интеллигентской и гуманитарной традиции на этих территориях, невзирая ни на что, а прикасаться к ней всегда полезно. Я очень рад, что мне довелось слушать Н.Я. живьем, и в мемуарах приятно было увидеть, что свои гастроли во Владивостоке в 1980 году она помнила. Тогда, помню, она поразила всех нас — истинно «железная леди» англистики и литературоведения. Кроме того, здесь обнаружилась еще парочка интересных «рукопожатий» — косвенных и/или виртуальных, но тем не менее. И пара ее книг у меня на полке до сих пор, они пережили года и переезды. Не скажу, что ее лекции и эти книжки дали мне основной стимул заниматься тем, чем я занимаюсь до сих пор, но одной из важных ролевых моделей для меня, тогда буквально вчерашнего школьника, она, несомненно, стала. Спасибо ей за это огромное и низкий поклон.

Общество анонимных людоедов

«Мой маленький муж», Паскаль Брюкнер

Одна из книг главного мизантропа европейской литературы (из тех, кого я знаю) – хваленому Уэльбеку до него как до Луны, – француза Паскаля Брюкнера (который, в частности, написал «Горькую Луну», послужившую основой для одноименного фильма Романа Поланского, а я писал о нем здесь и здесь), называется «Мой маленький муж». Супружеская пара, в которой муж ниже жены. И вот этот муж с каждым прибавлением в семье становится все ниже и ниже, пока, наконец, вообще едва не исчезает. И дальше начинается его борьба за выживание… Понятно, что в этом сюжете есть перекличка с разными другими сюжетами, в том числе – и с сюжетом «Божественного дитя» того же Брюкнера, который (сюжет) и сам тоже перекликался, и даже с «Превращением» Кафки. Это – не претензия, потому что все мы знаем, что сюжетов в мировой литературе мало, некоторые говорят – хватит пальцев одной руки. Дело не в сюжете, а в том, что из этого сюжета получается.

В «Моем маленьком муже» Брюкнер разбирается и с семейными отношениями, и с религией, и с толерантным отношением к низкорослым людям, и с любовью к детям, и даже, походя, с мировой литературой, и делает это легко и красиво. И заканчивает поркой. Он всегда позволяет маленькое допущение – про парня, который уменьшался в размерах, как тут, или про ребенка, который решил не вылезать из материнской утробы, как в «Божественном дитя», а уже дальше выстраивает повествование логично и, более того, реалистично – реализм в буквальном смысле, даже странно. И, в общем, получается, что все – говно, причем, получается очень убедительно, у него всегда так.

Когда-то Брюкнер приезжал в Питер и пересказывал, в частности, сюжет одного своего рассказика – про общество анонимных людоедов (садятся люди в круг и рассказывают, кто и как дошел до жизни такой), вот бы почитать.

Смысл жизни в этом танце

"Искусство жить просто", Доминик Лоро

Я думала, что эта книга о том, как выбросить максимум, и что из этого максимума можно заменить на минимум. Я люблю выбрасывать, у меня от этого сразу больше порядка в голове и жизни. Но оказалось, что минимализм — это только наполовину избавление от ненужного (даже не хлама, это само собой, а просто того, без чего можно обойтись), а на другую половину — усиленное внимание к имеющемуся. И снова — не только к вещам, но и к пространству, свету, звукам и мыслям. Эта книга говорит — вещи очень важны, вы должны научиться выбирать самые лучшие вещи: подходящие вашему стилю жизни, соответствующие вашим представлениям о прекрасном и безусловно полезные.

"Простота — это совершенный союз красоты с практичностью и востребованностью."

Родившись во Франции Доминик всегда интересовалась тем, как протекает жизнь в других странах, и спустя годы жизни в Америке, Англии, Мексике и Канаде, она попала в Японию, где осталась более, чем на 26 лет. Даже при всей хайтековости современной Японии, в жизни японцев присутствует (или отсутствует) что-то, глубоко впитанное остальными народами. Их приверженность традициям позволяет им сохранять внутри достаточно пространства и воздуха, которого так не хватает нам. А может и не нам, но мне часто не хватает.

Если вы смотрели фильм "Последний Самурай", то помните, как герой Тома Круза говорит, что этот удивительный народ пытается довести любое повседневное действие и предмет до совершенства. (Если не смотрели, то не читайте дальше, честное слово, оно того не стоит, лучше посмотрите фильм, он великолепен). Доминик говорит, что о совершенстве речи не идёт, но обладание меньшим количеством вещей, делает жизнь более насыщенной и позволяет тоньше чувствовать наполненность будней и не упускать суть событий, которой (сути) становится не за что прятаться.

Сколько вещей из имеющихся мы не использовали в последний год? А много ли их них вещей сезонных? Сколько вещей нам действительно необходимы? Хватает ли нам места на нужное? Сколько времени мы тратим на уборку или уход за вещами?

"Богатство человека измеряется числом вещей, от которых ему легко отказаться". Генри Дэвид Торо "Уолден, или Жизнь в лесу"

Для минималистичной жизни необходимы железная дисциплина, любовь к чистоте и сильная воля. Ведь нам придётся бороться с талантливой рекламой, социальными установками, любовью к новизне, материальному выражению статуса, памяти о временах, когда мы не могли себе этого позволить и простым способом побаловать себя.

"Остановитесь перед каждым предметом, на который падает взгляд, и представьте, что он растворяется в воздухе, превращается во что-то другое, рассыпается в прах. Нет более приятного занятия, чем методично и непредвзято оценивать каждую вещь, с которой сталкиваешься в жизни: в чём её польза, к какому универсуму она относится, какую ценность приносит в жизнь. Поймите, из каких элементов состоят эти вещи, сколько они прослужат и какие чувства вызывают. Старайтесь наполнить тело ощущениями, сердце порывами, душу принципами, а не жизнь — вещами".

Подумайте, как вы можете сохранить эмоции, испытываемые от этих вещей, избавившись от самой вещи.

И заодно:

не кажется ли вам слишком противным звук дверного звонка? Устраивает ли громкость кухонного комбайна? Приятен ли свет, даваемый лампами?

Ведь можно легко заменить эти вещи на те, что не будут отвлекать вас от жизни.

Вещи, которые постоянно оказываются "не на месте" означают то, что место, где вы их храните — неудобное. Оно либо далеко от пространства использования, либо высоко и приходится использовать лесенку, либо низко, а вам больно наклоняться, либо у ящика отвалилась ручка, а дверца скрипит.

Первым делом для поддержания порядка нужно думать об удобстве расположения.

25 страничек всего посвящено вещам. Зачем тратить время, говоря о вещах, когда можно поговорить о времени.

"Никогда не поздно ничего не делать". Конфуций

"Человек должен уметь два-три часа ждать поезда в полном одиночестве, ничего не делая и даже ничего не читая, и при этом совершенно не скучать", таков подход минималистов. Не нужно загружать себя огромными массивами информации, всё равно мы не в состоянии её переварить, когда можно ощущать ветер, слушать птиц и смотреть на людей или деревья. Или небо. У нас всегда есть небо.

Безделье должно быть роскошью, а не вариантом инерции. Если провести полчаса за компьютерными играми — это время будет потрачено впустую. Если провести полчаса, глядя на звёзды — это будет прекрасный отдых.

Однообразные, рутинные, скучные занятия можно превращать в упражнения на сосредоточение. Бессмысленно заниматься медитацией, пытаясь изгнать из головы мысли о том, что надо сделать, и занимаясь делами обдумывать, что ЕЩЁ нужно сделать. Смотрите на то, что находится перед вами. Всегда чувствуйте прикосновение одежды к телу и тела к стулу. Плохое настроение чаще всего появляется не от нашей непосредственной деятельности, а от мыслей о будущем или прошлом.

Или же можно возвести простые действия в ранг священнодействия, и первый глоток утреннего кофе станет не необходимы способом борьбы со сном перед работой, а ритуалом, обрядом, возвещающим продолжение жизни.

Чайная церемония — образец максимальной чистоты, простоты и красоты. Ни одного лишнего предмета, лишнего движения или звука. Спокойствие и неспешность. Возможность побыть с близкими или собой. Наслаждение вкусом и видом. Изначально чайная церемония была серией строгих практик, направленных на развитие дисциплины и точности движений.

Любое действие можно довести по красоте и медитативности до чайной церемонии. Например, нелюбимую всеми уборку, которая, кстати, является одновременно и физическим упражнением, и заботой о себе, и заботой об окружающем пространстве, и ритуальным действием и временем на медитацию. (Книга даёт и список практических хозяйственных советов и список принципов поддержания порядка в доме)

Не меньше заботы о жизненном пространстве нужно уделять и непосредственному вместилищу нашей жизни — телу.

Любое движение можно довести по красоте до танца. Это ещё одно упражнение медитативной сосредоточенности и погруженности.

Любое взаимодействие с людьми или предметами можно довести по красоте до танца.

Смысл жизни в этом танце.

Маскировка под обычность

"Живите в Москве. Только моя Япония. Катя китайская", Дмитрий Александрович Пригов

Была ли у автора такая задача – создать трилогию по условно-гео-этно-культурологическому (либо еще какому) признаку – я не знаю, а у критиков иль в аннотациях посмотреть ленюсь.

Поэтические (или полупоэтические) книжки Пригова надобно было (да и сейчас по-прежнему надо) осваивать не с ходу, порциями, обдумывая каждую строфу (или не обдумывая, но усваивая-переваривая) и похохатывая над каждой в силу своей интеллектуальной подготовленности. А вот прозу эту как-то и усваивать не надо – она сама проникает, завлекает и оставляет тебя в себе (или себя в тебе), обманчиво прикидываясь общечеловеческой литературой для нормальных людей. И уж не знаю, мимикрия эта – еще один постмодернистский прием умного Дмитрия Александровича или просто честная грань его обширного таланта...

Не столь важно, какой была задача, не столь важно, насколько правильно три романа склеились в трилогию, а важно то, что романы в голове все равно собираются в некий цикл, сферу, среду, пусть и подсознательно, и читать-то их лучше бы прямо подряд, по возможности не выходя наружу из фантасмагорического, но очень убедительно-подозрительно-натуралистичного приговского мира – да из него и выходить не хочется, несмотря на не особенную его уютность и душевность: насколько он на первый взгляд привычен, настолько же он категорически ни на что не похож при вглядывании, и хочется там оглядеться, освоиться и подольше не переставать удивляться.

Ни слова

Несколько слов лауреата Нобелевской премии по литературе Боба Дилана

ЧАШКА КОФЕ
Перевела Ната Беленькая

дыханье сладко а глаза
небесный самоцвет
спина прямая и волос
на свете мягче нет
но я не чувствую щедрот
твоей любви ко мне
поскольку ты не мне верна
а звездам в вышине

чашка кофе да на посошок
чашку кофе да на посошок
пока я не ушел

твой папа вне закона
бродяга вечный, он
учил тебя как выбрать дичь
и бросить меч вдогон
он царство охраняет
и в страхе враг бежит
он требует добавки
а голосок дрожит

чашка кофе да на посошок
чашку кофе да на посошок
пока я не ушел

твоя сестра провидица
как ты и ваша мать
ты не училась никогда
читать или писать
и наслаждение твое
ничем не стеснено
а сердце точно море
печально и темно

чашка кофе да на посошок
чашку кофе да на посошок
пока я не ушел

Еще переводы Наты Беленькой.

МНОГО НЕ ПРОШУ
Перевел Вадим Смоленский

Я не буду с тобой хитрить,
Или мудрить, или острить.
Кто я такой, чтоб тебя пугать,
Ругать, свергать и посягать.
Я ведь много не прошу,
Не бойся, не укушу.

Я не рвусь тебя хулить
Или пилить, или сверлить.
Анализировать, полемизировать,
Иронизировать и фантазировать.
Я ведь много не прошу,
Не бойся, не укушу.

Мне не в кайф с тобой бодаться,
Гнаться, драться, обольщаться
Опекать тебя, распекать тебя,
Искушать тебя, оглушать тебя
Я ведь много не прошу,
Не бойся, не укушу.

Не хочу тебя пасти,
Чтобы после огрести.
Что тебе стоит меня турнуть,
Пнуть, тряхнуть, стегнуть, лягнуть?
Я ведь много не прошу,
Не бойся, не укушу.

Остается лишь неметь,
Млеть, бледнеть, потеть, кряхтеть.
Классифицировать, фальсифицировать,
Русифицировать, мумифицировать.
А я ведь много не просил,
И даже не укусил.

Нет, тебя не проведешь,
Ты нигде не пропадешь.
Я не неволю тебя жить, как я,
Выть, как я, или быть, как я.
Я ведь много не прошу,
Не бойся, не укушу.

Еще переводы Вадима Смоленского.

ЛЮБОВЬ МИНУС НОЛЬ / ПРЕДЕЛА НЕТ
Перевел Максим Немцов

Любовь моя — молчанье
И грез не предвещает
И без присяг на верность
Она как лед и пламя мне верна
Кто-то носит розы
И что ни час — клянется
Любовь моя цветком смеется
Признаньями не купится она

А в ларьках и на вокзалах
Людям разговоров мало
Они малюют стены мелом
Повторяя то, что на устах у всех
О будущем лепечут
Любовь моя неслышно шепчет:
Любой провал успеха крепче
А провал — так он и вовсе не успех

Нож под плащом сверкает
Свеча матроны тает
А в рыцарских турнирах
Обиду пешке трудно остудить
Статуи из спичек
Друг друга подпирают
Любовь моя все это знает
Ей смысла нет ни спорить, ни судить

Мост в полночь затрясется
И сельский врач напьется
Племянницы банкиров
Даров дождутся — тоже повезло
Кувалдой буря воет
И ветер ливнем кроет
Любовь моя — как ворон
В окне, со сломанным крылом

Еще перевод Максима Немцова.

БЛЮЗ ТОВАРНОГО ПОЕЗДА
Перевела Анна Логинова

Вырос я на юге, в хижине убогой,
В двух шагах от хижины — железная дорога,
Плакать я учился под вагонов свист,
Пел мне колыбельные сонный машинист.

С тех пор и по сей день — я блюз товарняка,
Выносил в своих дырявых башмаках,
Стоит мне услышать свист товарняка
Понимаю — не унять мне блюз наверняка…

Папа был пожарным, мамка же родна
Дочкою единственной механика была
Тормозной кондуктор — милая моя,
Только вы не смейтесь — та еще змея.

Самолет, машина — мне что есть, что нет,
Не смотрю тоскливо пароходу вслед,
Но глядишь — я тут был и сорвался вдруг,
Свист заслышав поезда, идущего на юг.

Знаю я, что время мне остепениться,
Сколько раз пытался, осесть, остановиться,
Но лишь товарный поезд, что на юг летит —
Свистнет — ноги в руки и уже в пути.

Но лишь товарный поезд, что стрелой летит,
Свистнет — ноги в руки,
и я уже в пути.

ФЕРМА МЭГГИ
Перевел Александр Малахов

Я больше не работаю на ферме Мэгги ни дня.
Я больше не работаю на ферме Мэгги ни дня.
Я просыпаюсь рано утром, прошу у Бога дождя.
И голова полна идей, моя душа полна огня.
Как им не стыдно заставлять мыть пол меня.
Я больше не работаю на ферме Мэгги ни дня.

Я больше не работаю на брата Мэгги ни дня.
Я больше не работаю на брата Мэгги ни дня.
И он дает тебе на пиво, и он дает тебе на хлеб.
И он справляется что было у тебя на обед.
И каждый раз он застает тебя в дверях.
Я больше не работаю на брата Мэгги ни дня.

Я больше не работаю на папу Мэгги ни дня.
Я больше не работаю на папу Мэгги ни дня.
Он тычет ради шутки сигаретой в лицо.
На его руке блестит чужое кольцо.
Ищейки у его дверей стоят.
Я больше не работаю на папу Мэгги ни дня.

Я больше не работаю на маму Мэгги ни дня.
Я больше не работаю на маму Мэгги ни дня.
Она любит с каждым встречным поболтать о дорогом.
Все говорят о том, что пап у нее под каблуком.
Ей сорок шесть, но она врет что сорок два.
Я больше не работаю на маму Мэгги ни дня.

Я больше не работаю на ферме Мэгги ни дня.
Я больше не работаю на ферме Мэгги ни дня.
Я из кожи лезу вон, чтобы стать самим собой.
Но все вокруг хотят, чтоб я играл чужую роль.
Мне надоело быть рабом и жить зазря.
Я больше не работаю на ферме Мэгги ни дня.

СЕВЕРЯНКА
Перевел Сергей Михайлов

Как поедешь на ярмарку в северный край,
Где ветра бьют в ставень и стынет кровь,
Мой привет кой-кому передай — пускай
Вспомнит она про мою любовь.

Будешь там, когда голосит метель,
Неподвижны реки и солнца нет,
Посмотри, сапожки на ней не те ль,
Что купил я летом, тому пять лет?

И еще прошу, взгляни, не забудь,
Так же льется ль тех волос водопад,
Стыдливой волной омывая грудь,
Как их помню я, хоть забыть и рад?

Я в ночной темноте и в сиянии дня
Сам, как ветер, на север лететь готов,
Только б знать, что помнит она меня
В том краю бездомных ветров.

Так скорей поезжай в тот северный край,
Где ветра бьют в ставень и стынет кровь —
Северянке привет передай — пускай
Вспомнит она про мою любовь.

Тятр, что ли?

"Теоремы Пафнуция", Павлик Лемтыбож

— Интригу они затеяли... Вы что — тятр, что ли?
Павлик Лемтыбож

Раздираема я нынче противоречиями: писать о сиквеле к "Детству Иисуса" Дж. М. Кутзее (о-о-о, мне есть что сказать об этом романе) или же о невероятном подарке мне лично и всем, "кто такое любит", авторства Павлика Лемтыбожа "Теоремы Пафнуция"? Роман Кутзее из русскоязычной аудитории даже по-английски мало кто читал еще, насколько мне известно, а перевод выйдет после Нового года скорее всего, и потому, видимо, вываливать на вас свои интерпретации так рано все же некрасиво, да? Про "Теоремы" меж тем пару слов сказать прямо-таки нужно. Вот пусть про "Теоремы" и будет.

Начнем с материальной составляющей. Я души не чаю в книгах-мифах, я вам про это уже сто раз говорила. Причем книга-миф может быть ею и в смысле созданного автором чокнутого мира, и в смысле оформления самого макета. Люди, сделавшие эту книгу, Павлика со всей очевидностью обожают: это приз любому коллекционеру изощренных дурашлепских макетов, а то, что Павлик — художник, и обязало верстальщиков этой книги, и обогатило их возможности запредельно. Они выжали из качественного офсета, небелой пухлой бумаги и Павликовых безумных картинок всё, что можно. Я имела отношение к изданию нескольких подобных книг — это счастье и придумывать их, и собирать такие макеты, и печатать, и потом нести читателю. Потому что читатель, которого от таких книг не прет, — из какой-то совсем другой песочницы, и пусть бы его, раз так. Я вообще иногда выношу смелые суждения о родственности людей по тому, как они реагируют на Воронежского и Лемтыбожа.

Что же до содержания, то Павликов фейсбук нас худо-бедно подготовил, однако, влезши в книгу, с восторгом понимаешь, сколько всего в творчестве Павлика пропустил, не видел, не знал. Обэриутство живет и побеждает. Таких, как Рома Воронежский, Юра "шоупанорама" Швецов (RIP) и вот Павлик, мне никогда не будет много. В ту же кучу можно сложить стародавнего Андрея Кнышева. Хотя Павлик гораздо, гораздо безумнее, точнее и литературнее. И он делает меня на некоторое время отчетливо счастливой. Несите еще!

Сын господина К. приносит новый Закон

«Детство Иисуса», Джон Максвелл Кутзее

Взрослый человек Симон, и с ним мальчик шести лет, Давид, прибывают на новую землю. Перед этим им дали новые имена, а воспоминания о прежней жизни стерлись из их памяти. Симон Давиду не отец, а только опекун. Он, как и все переселенцы (здесь никто не рождается, все приплывают на корабле), не помнит ничего о прошлом, но твердо уверен в том, что его задача — найти мать мальчика, которая ребенка непременно тут же вспомнит. Она не вспоминает. Или вспоминает? Так или иначе, она соглашается стать ему матерью. В городе, где они поселились, похоже, победил социализм. Люди в меру благожелательны, в меру бесстрастны. Труд и образование в почете, еды нет почти никакой. Желание что-то изменить — малопредставимая для порядочного человека гордыня. Принятие — не просто добродетель, а основное правило жизни. Жизнь здесь пресна, как хлеб, который им приходится есть каждый день, ибо нечего больше есть. Мальчику плохо дается учеба, мальчик видит вещи, каких не видит более никто, мальчик сопротивляется тому, что его окружает, изо всех сил. Вероятно, он принес какой-то новый Закон. Пока он выглядит, как страшно избалованный ребенок с переизбытком воображения.

Эта книга ужасно раздражает читателя. С самого начала все обладает отчетливо кафкианским привкусом, но не во всех случаях ты можешь ткнуть пальцем в то, что именно здесь не так. Герои отчетливо артикулируют свои мотивы, герои не перестают разговаривать друг с другом и обсуждать то, что меж ними происходит, как нормальные взрослые и невзрослые люди. Но все это явственная неправда. Все, что они говорят и делают, двигается мотивами и причинами, полностью отличными от того, что они говорят вслух или даже осознают, их поступки алогичны, абсурдны. Внутренние правила этого мира ощущаются как принципиально чуждые, механизм скрыт от глаз, устройство энигматично. Этот разрыв между внешними и внутренними связями ощущается как фоновый диссонанс, который постоянно досаждает тебе весь текст. Нечто, за что ты не можешь ухватится, что не можешь сформулировать. Это как загадочный «трещины», в которые все время боится провалиться мальчик. Из-за этого у него проблемы с математикой — он начинает представлять числа, а между ними являются ему разрывы, бездны, готовые поглотить его.

Хорошо же, тогда ты берешься за символический пласт: обращаешься к названию и пытаешься провести параллели с Библией. И здесь тебе ждет точно такой же лабиринт тупиков, как и с сюжетным пластом, мучительно нескладываемый кубик-рубик — ни один персонаж не отсылает впрямую к определенному прообразу, ни одна метафора не доведена до конца, в каждой аллегории не хватает значимых фрагментов, что-то смутно маячит везде, но определенности и связности во всем этом нет и не предвидится. Ты хочешь понять авторскую игру и разделить ее, но это невозможно, и это чудовищно бесит.

Одна нить, впрочем, вынимается из этого клубка: мальчик знает, что мир этот устроен не так, и люди, которые следуют за ним, подспудно чувствуют, что он прав, — хотя сами они не видят того, что видит он.

В остальном ни единого ответа не находится в романе, только бесконечные вопросы, вопросы, которые досадно царапают и раздражают, возникают один за другим и не уходят, и, когда ты закрываешь книгу, не вынимаются из головы.

Поющий бамбук

Александр Кан, «Пока не начался jazz»; Сева Новгородцев, «Интеграл похож на саксофон»

Самое прекрасное в книжках воспоминаний (кроме кучи фактов, документов эпохи и так далее), это, конечно, мелкие детали. Вот, например, из «Пока не начался jazz» Александра Кана:

«Однажды он [Владимир Чекасин] закончил отделение и призвал желающих выйти из зала на сцену, сесть за любой инструмент и начать играть – вне зависимости от степени владения этим инструментом. Обычно, воспитанная в почтении к понятию “артист” интеллигентная ленинградская публика в ответ на такого рода предложения слегка тушуется, и желающих находится немного. Но тут, не успел сам Чекасин уйти со сцены, по проходу к ней ринулся совсем еще мальчишка с по-детски оттопыренными ушами. Он резво взобрался на сцену, сел за барабаны и стал неистово по ним молотить. Так я впервые увидел Сергея Бугаева, получившего чуть позже прозвище Африка…»

Еще из книжки Александра Кана, теперь про рокеров:

«В 1985 году кульминацией такого экспериментирования [речь идет об “Аквариуме”] стал уникальный и больше никогда не повторявшийся концерт. “Аквариум” вышел на сцену Ленинградского Рок-клуба в таком составе: БГ, Курехин, Чекасин, Андрей Отряскин [гитарист из авант-рокового проекта “Джунгли”], Титов и Кондрашкин. Песни БГ звучали в тяжелых, резких аранжировках, с полиритмичным перкуссионным сопровождением Кондрашкина, с атональной колючей гитарой Отряскина и пронзительным соло Чекасина. <....> Рок-клубовская аудитория была в шоке. В шоке, видимо, был и сам БГ. Я с ним ни разу не говорил об этом и пишу сейчас, полагаясь на свои собственные тогдашние – быть может, ошибочные – ощущения. Как мне показалось, Боря просто испугался. Как бы заинтересованно он ни относился к экспериментам, но тут он почувствовал, что власть – определение того, чем, собственно, является его любимое детище, - внезапно уходит из его рук…»

Очень бы хотелось это услышать, конечно.
А вот познавательный факт из жизни Сергея Курехина:

«А затем [он – Дэвид Харрингтон, лидер Kronos Quartet] уже целенаправленно попросил меня передать Сергею Курехину вполне серьезный заказ – написать специально для них струнный квартет. Kronos был тогда на подъеме [речь идет про 1988 год]. Квартет уже вышел на свой звездный путь, но в то время сохранял репутацию умного и серьезного ансамбля, ни в коей мере не профанирующего музыку. Исполнение и неизбежное издание на пластинке Kronos курехинского опуса сыграло бы, казалось мне, неоценимую помощь в международном продвижении моего друга. Когда по возвращении домой я уже внятно, без американской суеты изложил ему суть предложения Харрингтона, он поначалу согласился и даже, кажется, пытался что-то из себя выжать. Однако то ли он не хотел и не мог заставить себя упорно работать в кабинетной тиши – не его это было дело, - то ли просто почувствовал, что сочинить и записать нотами серьезный струнный квартет, который в то же время отвечал бы его эстетическим принципам, просто не получается, но на затею эту он плюнул…»
Ну и просто забавная штука - кто бы знал, что «Странные игры», оказывается, дебютировали не в Ленинградском рок-клубе, а в Клубе Современной Музыки, специализировавшемся на фриджазе. А вот поди ж ты.

Такая же история со, скажем, замечательной книгой воспоминаний Севы Новгородцева «Интеграл похож на саксофон». Очень мне там понравилось, к примеру, одно место, где юный Сева приходит к приятелю, саксофонисту Сергею Герасимову, который делает мундштуки для саксофонов:
«Казалось, в тот момент все органы чувств Сергея были направлены на одно, его зрение и обоняние, вкус и осязание перестали делать положенное им природой и лишь помогали слуху понять глубину и тайну того, что вылетало из раструба. "Колокольчиков мало, - сказал он твердо, - земля есть, земли больше не надо, а вот колокольчика надо добавить. И, пожалуй, асфальта". Лицо Сереги приняло мечтательное выражение. "Локджо Дэвиса слышал? Вот у кого асфальт! Звук прямо дымится!" Я неопределенно покачал головой, было ясно, что в моем музыковедении были серьезные пробелы. "А Колтрейн?" - осторожно спросил я. "Колтрэйн это ртуть! – с неожиданной свирепостью заявил Серега. – С бронзой!" Далее наш разговор все более напоминал беседу двух гоголевских мужиков, оценивавших достоинства колеса чичиковской брички и рассуждавших, доедет ли это колесо до Москвы. Мы говорили про "песок" Сэма Бутеры, "войлок" Пола Гонзалеса и "поющий бамбук" Пола Дезмонда. От Серегиного идеализма отдавало юностью, пионерским костром.
- Чего бы ты хотел добиться, какая у тебя мечта? – спросил я Серегу, как в отряде. Он расплылся в счастливой улыбке.
- Я хотел бы сделать такой мундштук, - сказал он, - чтобы я ехал на машине, высунув его в окно, а сзади бежал бы Стэн Гетц и кричал: "Продай!!!"…»

Короче, почитайте!

Книга полутонов

"Последний единорог", Питер Бигл

Питер Бигл, наверное, ничем не выделяется из всех тех людей, которых поклонники любят называть «создателями миров» -- ну, вы наверняка знаете: «миры Азимова», «миры Балларда», «миры Силверберга»... Критики сравнивали Бигла с Льюисом Кэрроллом и Дж. Р. Р. Толкином. Но в этой книге читатель не найдет ни изощренного юмора первого, ни мистико-диалектического эпоса второго.

Пусть это не послужит ему разочарованием. «Последний Единорог» -- книга полутонов. Здесь нет ни захватывающих приключений, ни потрясающей правды жизни. Зато в ней есть нечто если не большее, то весьма отличное по качеству. Фантазия.

Все тонкие и хрупкие постройки одноименного жанра, жанра «фэнтэзи», держатся, в сущности, на одном -- на фантазии того человека, который их создает. Их, фактически, больше ничего не связывает с тем миром, в котором они рождаются: ни обязательства реализма, ни «социальный заказ», ни страх перед читателем или ужас перед критикой. Всё целиком зависит от доброй воли автора и от его желания и умения довести до конца предпринятый труд. Он -- единственный хозяин той маленькой вселенной, которую создает на глазах у читателя, он -- и ее верховный властитель, и ее абсолютное божество. Он в своей книге -- сам Господь Бог, и принимать нам или не принимать создаваемые им законы существования персонажей и навызываемые им (и нам) правила игры, зависит только от нас самих. В конце концов, книжку можно захлопнуть и на середине.

Но случается, что какое-то странное доверие к автору останавливает и удерживает нас до самого конца. Доверие, основанное на непонятной робости перед ним, -- такое безоглядное чувство от превосходства и обаяния его фантазии. «Ибо, -- как писала Урсула Ле Гуин в эссе «Почему американцы боятся драконов?», -- фантазия правдивы, разумеется. Она не отражает фактов, но она правдива. Дети это знают. Взрослые тоже это знают, и именно поэтому многие боятся фантазии. Они осознают, что ее истина бросает вызов, угрожает даже, всему фальшивому, липовому, необязательному и тривиальному в жизни, что заставило их самих поддаться и позволить ему существовать. Они боятся драконов, поскольку боятся свободы. ...Поэтому я твердо верю, что мы должны доверяться нашим детям. Нормальные дети никогда не смешивают реальность с фантазией -- по крайней мере, гораздо реже, чем мы, взрослые... Дети отлично знают, что единороги -- не настоящие, но знают они и то, что книжки про единорогов -- хорошие книжки, истинные книжки...»

После Толкина традиционная литературная сказка уже не могла оставаться прежней. Границы жанра неимоверно расширились, он начал вбирать в себя как черты «иной», «жизнеподобной» литературы, так и приметы современности, не ограничиваясь больше традиционными сюжетами и клише, пусть используемыми сколь угодно изобретательно. Так, в частности, появился самый распространенный гибрид литературной сказки и научной фантастики (что, собственно, в основном, и известно нашему читателю под названием «фэнтэзи»). Но ведь были еще и фэнтэзи-приключения (Роберт Силверберг), фэнтэзи-хроники (Фрэнк Херберт), фэнтэзи-исторические романы (Кэтрин Кристиан и Мэри Стюарт) -- и даже фэнтэзи-реализм (Урсула Ле Гуин) -- да и многое другое...

Никому из всех уважаемых авторов не удалось, правда, подняться до творческих высот Джона Роналда Руэла Толкина. Его тщательно разработанная модель развития языка и культуры, модель функционирования всего духовного универсума, воссозданная вдумчивым филологом и тонким стилистом, навсегда, видимо, останется единственным и непревзойденным литературным памятником подобного рода. Питер Бигл очевидно не преследовал выполнения такой задачи. Говоря сухо, в «Последнем Единороге» он попытался вплавить в литературную сказку черты психологического ромна «большой литературы». И читатели всего мира вот уже больше тридцати лет, видимо, считают эту попытку удачной...

Питер Сойер Бигл родился в 1939 году в Нью-Йорке, но большую часть жизни прожил в Северной Калифорнии, в Санта-Крузе. Окончив в 1959 году Университет Питтсбурга, Бигл уехал за границу и жил долгое время в Париже, путешествовал по Франции, Италии и Англии. Книги его, во многом недооцененные, изредка переиздаются до сих пор: «Прекрасное уединенное местечко» (1960) -- история о человеке, вернувшемся с собственных похорон в мир живущих, которую он написал, когда ему не было еще и двадцати лет, пост-битническая автобиографическая эпопея «По одежке вижу я...» (1965), травелогия «Чувство Калифорнии» (1969), биография Иеронима Босха «Сад земных утех» (1982) или самая последняя -- сборник рассказов «Гигантские кости» (1997). В самом начале творческой биографии критики называли его «подлинным нонконформистом, ...который уже вооружен опытом, но еще достаточно храбр, чтобы пускаться туда, куда старшие боятся ступить». Его рассказы печатались в журналах (включая престижный The Atlantic Monthly), писал он также для кино и телевидения, участвовал в создании сценариев мультфильма Ралфа Бакши «Повелитель Колец» и диснеевской «Русалочки», а поклонникам «Звездного пути» известен как сценарист эпизода «Сарек». Даже существует кассета с его песнями, хотя найти ее будет, наверное, трудновато (там Бигл поет и «Песнь Трактирщика»). Однако, известность и любовь все же пришли к нему после публикации в 1968 году фантазии «Последний Единорог». За нею последовали другие сказки: страшные -- «Лайла-Оборотень» и «Приди, Леди Смерть», забавные, вроде «Воздушного Народца» (одно Общество Творческого Анахронизма чего стоит) или сборника рассказов «Носорог, цитировавший Ницше», темные («Песнь Трактирщика») и светлые («Соната Единорога»)...

В 1981 году в США вышел мультфильм по роману Бигла, и решение продюсеров доверить сценарий самому автору и, более того, сохранить авторскую версию, было удачным и спасло фильм от забвения как еще одну голливудскую поделку. Кто-то мудро рассудил также, что истории поверят только тогда, когда персонажи заговорят так, чтобы их не забыли, и здесь создатели фильма тоже выбрали лучших из лучших: Миа Фарроу (Единорог и Леди Амальтея), Кристофер Ли (Король Хаггард), Джефф Бриджес (Принц Лир) среди прочих.

...То, что у Бигла получилось в этой книге, -- стилистический коллаж в пастельных тонах, подернутый дымкой легкой авторской иронии, развернутая притча, где envoy -- на каждой странице. Хотя сам Питер Бигл писал, что «Последний единорог» для него -- «как некий персональный И-Цзин, не дающий мне ни советов, ни своевременных предупреждений, а лишь медленно рассказывающий мне о том, что я уже забыл или спрятал от самого себя», это отнюдь не справочник «Как вести себя в жизненных передрягах», нет -- это книга чарующая и способная вызвать слезы умиления и -- кто знает? -- может быть, какое-то чувство сродни катарсису... Эдна Сент-Винсент Миллэй как-то сказала, что от чтения истинной поэзии голова слетает с плеч и уплывает далеко-далеко. Моя после этой книги до сих пор не вернулась...

Это книга о Великой Тайне Женщины. Это книга о Бессмертной Любви. О Добре. О Времени. О том, чего вообще нельзя коснуться пальцами или понюхать, что постоянно ускользает, даже если смотришь боковым мимолетным зрением. О том, как дьявольски трудно жить не в черном поле и не в белом поле, а в «бессчетных оттенках серого», как это хорошо понимал и мудрый профессор Толкин. О том. Как в нашем вечном странствии от зимы к весне в лето до самой поздней осени мы что-то неуклонно теряем -- год за годом, шаг за шагом... Или же обретаем? -- нет, не бессмертие, быть может, вообще не способное любить, но ту блаженную окончательность, которая сама по себе -- вечный двигатель того малопонятного процесса, название которому -- Жизнь и Фантазия.

Вечность в мимолетном, вселенная в песчинке...

Странное дело: пока я работал над этой книгой, под моими окнами, выходящими на пока еще тихую городскую улочку, что горбится по сопкам, неся на себе драконий гребень пятиэтажек из белого кирпича, каждое утро раздавался стук копыт. Я не раздвигал штор по утрам, чтобы восточное солнце не было в окна и не будило дремлющую пыль на книжных полках. Я их так и не раздвинул, не посмотрел на единорогов. В том, что у меня под окнами каждое утро пробегали осенние единороги, не было никаких сомнений -- одного-двух видели даже в Лос-Анжелесе. Мне говорили, что это, наверное, цирковые лошади на прогулке или кооператоры из соседнего парка едут катать детишек в гавань... Но когда я, имеющий на эту книгу не больше прав, чем любой читатель (и уж, конечно, гораздо меньше прав, нежели сам автор, затеявший всю эту историю где-то посреди Америки), -- когда я поставил последнюю точку в переводе и отодвинул кипу листов в сторону -- с того самого утра я не слышу больше никаких копыт под своим окном...

1991-1998

Тепло. Теплее... Ещё теплее!

"Теплая чашка в холодный день. Как физические ощущения влияют на наши решения", Тальма Лобель

Теория воплощенного познания предполагает, что мозг не способен работать в отрыве от физических факторов, что ощущения связаны с нашим бессознательными (равно как и сознательными) процессами мышления. Множество психологов и неврологов проводили исследования касающиеся этой связи.

1. Приятная теплая погода делает нам радостнее, а жара вызывает агрессию

2. Тепло может быть лекарством от одиночества, и в неуютной среде следует одеваться теплее и непрерывно держать теплые напитки в руках

3. Прикосновение к человеку побуждает его (и вас!) к доверию

4. Прикосновение к шершавой поверхности делает и отношения менее гладкими

5. Люди, хранящие важные секреты, физически ощущают груз и тратят на него силы

6. Женщины хуже проходят математические тесты, если перед началом им нужно написать где-то свой пол. Так же афроамериканцы показывают худшие показатели, если им требуется сообщить свою расу

7. Из рабочих материалов стоит исключить все элементы красного цвета, они снижают успеваемость

8. А вот те, кто занимаются боевыми искусствами, чаще побеждают, если одеты в красный костюм

9. Хотите секса — наденьте всё же красную одежду (а заодно, если вы автостопщик и хотите, чтобы вас подобрали, или если вы официантка и хотите больше чаевых от мужчин)

10. Хотите выглядеть более властно и статусно на фотографии — задерите подбородок (и вообще раздуйтесь)

11. Чем менее значимыми мы себя чувствуем, тем более крупного размера вещами себя окружаем (от больших тачек до большого латте с собой)

12. Если вы чувствуете себя в чём-то виноватым — вымойтесь, станет легче

13. Если вы всегда опрятны, вам большее простят

14. Если ваш партнёр стал очень уж часто мыть руки — бейте тревогу, он скорее всего сделал какую-то гадость и боится признаться

15. Если окружающие знают о вашей любви к сладкому, они будут считать вас более приятным человеком

16. Готовиться к экзаменам (и совершать примерно любые неприятные действия) кажется легче, если вокруг пахнет мятой или корицей

17. Запах выпечки увеличивает склонность к романтическим отношениям

18. Запах рыбы увеличивает подозрительность

19. Чтобы максимально безболезненно "отпустить" какую-то ситуацию, очень стоит написать её на бумажке, запечатать в конверт и выбросить или сжечь

20. Чтобы начать быстрее соображать — включите свет поярче

Собственно, книга рассказывает очень подробно и со ссылками на эксперименты о том, Почему это Так.

“Неизлечим я от дорог, неизлечим от путешествий...”

Любая книга Альберта Мифтахутдинова

“Я не хочу подчиняться будильнику, вставать в семь, а в восемь идти на службу. Лучше я здесь встану в пять, а в десять сломаю ногу в Большом Каньоне, как было в прошлом году, но зато буду сам себе голова”.

Про далекие края с суровой и могучей природой и обитающих там неподдельных людей-героев – мужественных романтиков, в советские времена писать любили и умели: это был и Аксенов ранний, и Виктор Конецкий, и Юрий Рытхэу, и менее известный Олег Куваев, и, к сожалению, вовсе неизвестный Станислав Олефир... Альберт Мифтахутдинов – тоже, как мне кажется, теперь до обидно хорошо неизвестен (и я вот совершенно случайно наткнулся недавно на упоминание о нем, а до того и не знал вовсе).

И вполне возможно, потенциал его не очень сомасштабен с мастодонтами северной эпичности, но абсолютно честная любовь к Северу и открытая влюбленность в тамошних людей – они и с простыми, неглубокими сюжетами творят чудеса. Точнее, чудеса они творят с читателем, который, может и до Севера-то этого никогда не доберется, и жить-то там не смог бы, но вот как окунется он в теплую прозу о холодных краях и горячих сердцах – и, глядищь, полупроснется в нем искатель приключений и ценитель простоты... Он, конечно, поворочается, поворочается, да и заснет снова, но смутное и возвышенное сожаление о несовершенных им настоящих поступках – оно останется где-нибудь в специальном уголке души, отведенном для всякого такого, неисправимо романтического.

“Если ты не умеешь разжигать костер – не беда, научат, – если ты в институте по специальным шеологическим дисциплинам хватал тройки – не беда, тут тебя научат, если ты не знаешь, что делать, когда остаешься наедине с тундрой – эта наука со временем тоже приложится. Но если ты плохой человек – тебе в геологии делать нечего. Вот и вся, очевидно, специфика нашей профессии”.

Кстати, надо бы Рытхэу почитать...

Вереницею певчих свай

8 октября (26 сентября) Марине Цветаевой 126 лет

Из цикла "Провода" (1923), возникшего благодаря переписке Марины Цветаевой с Борисом Пастернаком.

Перевод на английский взят отсюда.

Шестое чувство

"Вселенная. 50 идей, о которых нужно знать", Джоан Бейкер

Книги про космос я читаю не только потому, что это беспредельно (в разных смыслах слова) интересно, а еще и потому, что выпасать мозги в таких пространствах целительно для мозгов. Шестое чувство — чувство "перспективы", как говорят англофоны, т.е. своего места во всей этой махине, и масштабов собственной жизни применительно к ней же. Очень отрезвляет — и успокаивает, когда необходимо.

Ликбезов по астрономии немало, эта книга — не первая, не последняя и, конечно, не исчерпывающая (хотела бы я посмотреть на исчерпывающую книгу про Вселенную), но формат серии — "50 идей" — принуждает автора к строжайшей дисциплине высказывания и педантичному отбору материала. Это шестая то ли седьмая книга в этой серии, к которой я имею прямое отношение, и в диапазоне между шалуньей-затейницей Хэйли Бёрч ("Химия") и суховатым строгим Мохебом Костанди ("Мозг человека") эта — примерно посередине.

В астрономии я, в целом, просвещена не больше среднего потребителя, и поэтому реликтовое излучение, скажем, или гравитационное линзирование появились в активе моего ума благодаря этой книге. О пространственно-временных парадоксах я могу читать до бесконечности, это один из любимых моих природных коанов. Как рождаются и умирают звезды — тоже штука поразительная. Но в целом медитация на масштабы, в которых живет Вселенная, — вещь, на мой взгляд, необходимая для гигиены ума в целом. И да: астрономия — это еще и, извините, ужас какие красивые слова: параллакс, альбедо, перигелий.

Рекомендую иметь в доме хотя бы одну научно-популярную книгу о жизни Большого Дома. В минуту смуты или печали она может стать — хотя бы на время — утешением.